Фрагмент автобиографической повести Александра Роскова «В ночь с пятницы на понедельник»,повесть была удостоена всероссийской литературной премии имени Федора Абрамова.
…Я опять возвращаюсь в детство — самое счастливое и беззаботное время моей жизни, к березам и черемухам, под которыми рос, к пыльной большой дороге, бегущей возле окон нашего домика с односкатной крышей с запада на восток и с востока на запад. Кажется, тогда, в детстве, небо было голубее, нежели сейчас, трава — зеленее, солнышко — теплее, лес — загадочнее…
Да, все мое детство связано с лесом, он окружал мои деревни, сначала — Стойлово, потом — Овчинниково, затем — Ловзангу, со всех сторон. В школу, в первый класс, я пошел из Овчинникова в Артемово. Небольшой перелесок, метров в двести в поперечнике, отделял овчинниковское поле от урочища Жеребцово. Жеребцово — большое круглое поле километра полтора в диаметре. Когда-то, еще до войны, здесь была деревня, но в один из жарких июльских дней, когда почти все население Жеребцова работало на дальних сенокосах, ребятишки, балуясь спичками, учинили пожар, и все деревенские избы, стоявшие вплотную друг к другу, как корова языком слизнула. Вернулись люди с сенокоса, а на месте деревни — одно большое пепелище. Больше тут никто строиться не стал — народ перебрался в окрестные деревни, благо в те времена их насчитывалось в округе более двадцати, а жеребцовское поле распахали и стали сеять на нем то рожь, то овес, то просто траву — для пастьбы здесь коров в летний сезон.
По опушкам вкруг Жеребцова поднялся соснячок, в нем, истоптанном коровами, каждое лето росли красные рыжики, и мы частенько бегали сюда за ними из Овчинникова. По дороге в школу, когда Жеребцово оставалось позади (а пройти его нужно было поперек, по всему диаметру) начинался еще один сосновый перелесок — длиннее первого, почти километровый, отделявший Жеребцово от Артемова… По перелеску вела песчаная дорога, уютная и теплая, по бокам ее, в лесу, в сентябре щедро росли брусника и костяника, а на самых обочинах (канав здесь не было) — те же красные рыжики. Минуешь этот перелесок, выйдешь в поле, и вот оно — Артемово: деревня домов в десяток с выделяющейся на краю школой — двухэтажным деревянным зданием, принадлежащим до революции купцу Крылову.
На первом этаже купеческого здания располагалась почта, снабжающая газетами и письмами все окрестные деревни: Ловзангу, Ананьино, Щекалово, Туговино, Токарево, Овчинниково и Калахтино. Из всех этих деревень и ходили сюда в школу ребятишки, в первый, второй, третий и четвертый классы. Занятия вели две учительницы: первый и третий классы — Мария Андреевна Зловидова, второй и четвертый — Капитолина Ивановна Козенкова. Обе они жили в Ловзанге и ходили сюда вместе с учениками за два с небольшим километра.
… Мы шли в школу гурьбой — Генка Бахметов с Сашкой Богдановым — во второй класс, мы с Васькой Овсянниковым — в первый. Провожать детей в школу в деревнях наших было как-то не принято, даже в первый класс, да и работали родители — попробуй, не приди на работу. И мы с Васькой с новенькими ранцами за плечами, в новых вельветовых (на мне был черный вельветовый костюмчик) самостоятельно пришли в первый раз в первый класс. Мария Андреевна рассадила нас по партам и стала ласково со всеми разговаривать, спрашивать наши имена и фамилии. На партах стояли чернильницы-непроливашки, лежали счетные палочки, перед нами на стене висела черная доска, на которой нам предстояло выводить первые в своей жизни буквы. А за окном шумели желтой листвой помнящие купца Крылова большие раскидистые березы, летала по воздуху паутина — атрибут наступившего бабьего лета, порхали бабочки, в окна нашего класса заглядывало еще теплое солнышко. После первого, ознакомительного урока Мария Андреевна позвонила в медный колокольчик, и мы побежали на перемену. Ах, что это было за время, первая моя школьная осень: первые буквы, выведенные в расчерченной в косую линейку тетради, первые кляксы, первые слезы огорчения и радости…
А дорога, эта дорога, ведущая из Артемова домой — в Овчинниково! По дороге из школы мы с ребятами «расслаблялись» — весили на сосновые сучья свои ранцы и начинали ползать под ними на коленках, собирая горстями и кладя в рот спелую бруснику. Весь сентябрь стоял сухой и теплый, можно было прямо в вельветовом костюмчике лечь под сосной и смотреть в голубое, чуть подернутое сизой дымкой небо. Смотреть и шарить рукой вкруг себя, нащупывая брусничные кисти, ощущая во рту кисло-сладкий вкус ягод…
… Зимой наша дорога из Овчинникова в Артемово становилась длиннее, мы ходили в школу не напрямую — через Жеребцово, а делали крюк — шли по большаку до дороги, ведущей в Артемово с Ловзанги, и по ней уже топали дальше. Происходило это потому, что дорогу по Жеребцову зимой не поддерживали, ее то и дело переметало снегом, и она «отдыхала» до весны.
… Один раз меня разьехал на лошади Олеша Рябов — тот самый местный фельдшер, перевязавший в свое время мне пуповину. Олеша обслуживал все окрестные деревни, разъезжая по ним на черном мерине по кличке Журнал. В тот злополучный день, а точнее — утро, я почему-то отправился в школу один. На улице стоял мороз, у моего пальтеца был поднят воротник, а уши у шапки-ушанки завязаны под подбородком и перевязаны по воротнику шарфом, — из-за этого я ничего не слышал. И вот в перелеске между ловзангским полем и Артемовым и догнал меня на Журнале Алексей Григорьевич. Санный след — узкий, может, фельдшер и хотел свернуть в сторону, а может, он просто не видел меня, предавшись своим мыслям и глядя Журналу в зад. Но получилось так, что мерин, идя мелкой рысью, наехал прямо на меня. Я очнулся (несколько секунд был без сознания) — один валенок на ноге, другой — на той стороне санного следа лежит, портфель — далеко в снегу, рука правая между локтем и плечом — сплошная боль: Журнал наступил своим копытом прямо на нее. Если б я попал под сани — может, дело закончилось бы намного хуже, но Журнал, наехав на меня, каким-то странным образом, может, задней ногой, вытолкнул меня из-под саней. Алексей Григорьевич запоздало остановился, собрал мои вещи, положил меня в сани и привез в школу. Там меня раздела Мария Андреевна (рука от плеча до локтя — сплошной синяк) и положила на кровать в свободную комнату возле топящейся печки. Я лежал, прислушиваясь к боли в руке, к треску поленьев в печи и смотрел за окно, где индевели помнящие купца Крылова березы… Потом говорили, что фельдшер был пьяный, потому и не повез меня в Ловзангу, к себе на медпункт, а доставил в школу…
… Как-то раз увязался за мной в Артемово наш пес Шарик. Мы сидели в школе, занимались, и в это время у соседнего дома раздался выстрел и послышался жалобный собачий визг. Визг через несколько минут смолк: это умер мой Шарик, его застрелил просто так, от нечего делать, живший напротив школы дед Александр Кузин.
Ах, сколько я тогда пролил слез. Уроки еще не закончились, но Мария Андреевна, видя мое горе, отпустила меня домой. Я, идя от Артемова до Овчинникова, всю дорогу ревел, слезы застилали мои глаза. Дома меня не могли успокоить ни мама, ни бабушка — так я жалел Шарика.
… Моя бабушка умерла, когда я ходил в третий класс. Это было в самое половодье, в апреле. Один раз я пришел из школы — бабушка лежит на полу без чувства. Я позвал соседей, ее подняли на кровать. Больше она в сознание не приходила, лежала на кровати и звала — то маму, то Тольку, то меня. Кормили и поили ее с ложечки. Так продолжалось две недели. Потом Катерина Шубанихина посоветовала маме:
— Все равно Ульяна — не жилец. Чего тебе, Валька, мучиться-то? Залезь на крышу, переверни одну доску на ней. Вишь, душа из Ули никак не может выйти. Дай ей проход, Господь и возьмет душеньку-то.
Мама так и сделала, благо крыша у нас была односкатная. Бабушка умерла на другой день после этого действа. Хоронить ее приезжала вся наша родня из Саратова и из Северодвинска.
А вскоре мы переехали на Погост — в Ловзангу, маме там выделили одну из восьми квартир в новом доме — первом совхозном доме, построенном в этой большой деревне, остальные дома были частными. В этом же году из Артемова в Ловзангу перевели почту, магазин и школу. Школу собрали из раскатанной на бревна в том же Артемове небольшой церковки, стоящей давно без креста и без купола. Так что у школы нашей оказалось шесть углов, а не четыре, как у обыкновенного дома. В том месте, где был алтарь, стала учительская, а паперть поделили новыми перегородками на классы, сложили в них печи, и осенью я пошел в четвертый класс из нового дома в новую школу, причем стояла она через дом от нашего места жительства и можно было бегать в нее, не надевая ни пальто, ни шапку. А дом купца Крылова — бывшую нашу школу — через несколько лет перевезли, разобрав, в пригород Каргополя, на центральную усадьбу совхоза, и поставили там снова. В бывшей школе стали жить люди: четыре семьи на первом этаже, четыре — на втором. Здание это стоит там и сейчас — раньше умели люди подбирать такой лес на строительство, что не гниет дерево и не портится и пятьдесят, и сто, и сто пятьдесят лет…
… В детстве мы очень любили кино, которое «катил» в клубе приезжавший три раза в неделю из города киномеханик. Кино — это было нечто! Мы с нетерпением ждали, когда в «киношный» день завклубом вывесит у магазина объявление с названием фильма — детского фильма, ибо их в ту пору показывали частенько. Для нас крутили кино в шесть часов вечера, для взрослых — в восемь или в девять.
Кроме родителей мы еще очень почитали своих учительниц (да в то время и взрослые их почитали). Если кто-либо из нас схватывал на уроке тройку, Мария Андреевна сердилась и говорила:
— Наверно, в кино проходил, вот и невнимательно отнесся к подготовке домашнего задания, поспешил. В следующий раз в кино не пойдешь!
В «киношный» день мы бежали после занятий к магазину, читали объявление и сразу же садились дома за уроки. Пол-шестого с подготовленным заданием шли домой к учительнице и, робко встав у порога, просили:
— Мария Андреевна, можно нам сегодня в кино сходить?
И показывали тетрадки с подготовленным домашним заданием. Учительница обычно милостиво разрешала нам, да еще и спрашивала:
— Есть у вас по пятачку-то? Если нет, могу дать.
Билет на детский фильм стоил тогда пять копеек.
Четвертый класс я окончил в Ловзанге, а в пятый уже нужно было идти в Каргополь и жить там неделю в общаге, домой же приезжать только на воскресенье. Но это уже другая страница моего земного бытия…
Программа тридцати телеканалов! В том числе, по просьбе читателей, «TV 1000 Русское кино», «Спорт Плюс» и ДТВ. Анонсы наиболее интересных передач и фильмов. Новости телевидения. В продаже уже со среды!
