Северное открытие
Впервые я познакомился со стихами Александра Роскова в начале 90-х, когда сам только-только пробовал рифмовать и увлеченно читал все, что хоть как-то было связано с поэзией. Мне попался в руки поэтический альманах «Истоки» 88-го года выпуска, в котором Росков явно выделялся на фоне других стихотворцев. Его большую подборку «Стихи из деревни» предварял текст редколлегии – в нем говорилось, что этот никому прежде не известный поэт, безусловно, является открытием. И это было правдой. Такие тексты, как «Брел апрель по задворкам России» или «Меня крестил наш каргопольский поп», запомнились сразу же, без какого-то усилия с моей стороны. В его стихах проглядывало что-то нетипичное для поэта-деревенщика, хотя написаны они были вполне в традиционной манере:Всю эту осень я все ждал чего-то… И вот, под невеселые дожди, пришла Беда… И я открыл ворота. Промолвил, усмехнувшись: «Заходи…»
Примерно через пятнадцать лет я случайно наткнулся в Интернете на знакомые мне стихи. Оказалось, что Росков жив и здоров, активно работает, издал несколько книг и хотя всероссийской славы не стяжал, но в своем крае считался непререкаемым авторитетом. Периодически мы обменивались с ним письмами, условились при случае встретиться. Не довелось…
Реквием по русской деревне
Наверное, Росков вслед за Есениным мог бы назвать себя «последним поэтом деревни». Только писал он не об «уходящей» деревне, но об ушедшей, позабытой всеми, спившейся, состарившейся, главным событием в которой становятся очередные похороны:Вот деревня моя. Вот я. Вот чужая стоит семья. Вот покойника бледный лоб. У избы незакрытый гроб. /…/ Дни проходят. Летят. Бегут. Фотографии берегут искаженные горем лбы и покойника у избы. Над усопшим с тех самых пор – синий крест, земляной бугор. На погосте трава, трава да ольховые дерева…
Это, кстати, из подборки в «Литературной газете» (№ 11, 2010). Невеселые строки, но разве жизнь современной деревни может подвигнуть к написанию стихов, дышащих оптимизмом? Он искренне переживал за провинцию, стараясь увидеть положительное даже в самом обыденном, малоприглядном. Подразумевалось: если не плохо – уже хорошо. Особняком стоят стихотворные портреты его земляков – выдающихся в своем роде людей, народных умельцев, которые не только крышу перекрыть могут, но и блоху подкуют, если понадобится, да только вот не нужны они «большой» России, прозябают в нищете и уходят до срока. И получается, что писать о деревне сегодня – значит писать о погосте:
А на кладбище сельском такая стоит тишина, что звенит в каждом ухе, и входишь в ворота с опаской. Тихо здесь до того, даже слышно, как трескает на еще свежих крестах голубая и синяя краска. Где еще можно встретить старых друзей, как не там? От оградки к оградке, от холмика к холмику я потихоньку пойду, осторожно куря сигарету, земляков узнавая на снимках… И детства друзья глянут вдруг на меня с аккуратных надгробных портретов.
Цикл стихотворений «Памяти моих земляков», размещенный Росковым в Интернете, был проиллюстрирован фотографией сельского кладбища, заросшего, полузаброшенного. А в самих стихах поэт рассказывал, какими они были, его земляки, лежащие здесь, чем примечательны, называл их поименно, увековечивал, можно сказать. Кладбищенская лирика – довольно распространенное явление в русской поэзии, но у Роскова таких стихов больше, чем у кого бы то ни было. Он фактически пропел реквием по русской деревне, хотя писал и «городские», и отвлеченно-философские, и шуточные стихи. Однако главной темой для него всегда оставалась малая родина, окончательный возврат на которую был уже невозможен:
А я в деревне дома не построил, хотя и жил там тридцать с лишним лет и все ее традиции-устои впитал в себя. Но мне возврата нет на родину – туда… Ну если кроме проездом без заезда – только так…
Строки эти по мироощущению схожи с известными стихами Николая Дмитриева, в которых лирический герой боится приезжать в родную деревню, так как всякий раз его ждут там печальные новости: то лес вырубят, то речка пересохнет, то близкие люди изменятся до неузнаваемости. Но все-таки Росков ехал:
Надоел мне город-глыба и бетонная тоска. Я в свою деревню прибыл, на недолго, в отпуска.
Почти полвека назад Николай Рубцов написал:
Ах, город село таранит! Ах, что-то пойдет на слом! Меня все терзают грани Меж городом и селом…
Вот и Роскова эти грани постоянно терзали. Только село давно уже «протаранено» и пущено на слом. Тут плачь не плачь, а изменить ничего нельзя, и Росков это прекрасно понимал:
…Если говорить всерьез – Родину мою оплакать никаких не хватит слез.
Без пафоса и надрыва
Может быть, поэтому и нет в его стихах патетики и чрезмерного надрыва, которые так свойственны творчеству определенной части патриотически настроенных авторов. У него все проще, приземленнее и оттого – страшнее. Он сам прошел трудный путь, переборов «зеленого змия» и побывав в свое время в психушке. Но выстоял, чтобы жить и писать. И он имел полное право сказать:Душа народа поэтична – не поэтичен сам народ.
Александр Росков был также прозаиком и журналистом, он написал довольно много – гораздо больше, чем успел опубликовать при жизни на бумаге. Но в первую очередь – это поэт. Его творчество еще будет предметом изучения и споров. И искренне хочется верить, что итоговая книга стихов, куда войдет все лучшее из написанного им, будет издана приличным тиражом и попадет на прилавки книжных магазинов. Может быть, эта книга не только обрадует любителей поэзии, но еще и вновь обратит наше внимание на то, в каком положении находится русская деревня, что от нее осталось. А ведь мы очень редко думаем о провинции. Или не думаем вовсе.
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
