 |
| Вера Семеновна Орехова: «Людей жалеть обязательно надо. Тогда меньше никчемных будет» Фото Владимира Ларионова-мл. |
«Он с нами жить будет!»
«Я редко тогда плакала. Это теперь нервы ни к черту, потому что жизнь кувыркала», - капитан милиции в отставке Варвара Семеновна Орехова наговаривает на себя. Только два раза слезы помешали разговору. Когда рассказывала она о двух маленьких дочках, от которых отрывала «собачья работа следователя», и про совершенно чужого мальчишку Вовку. Дочки были крохами, когда первый муж погиб на фронте. Ждала, надеясь, что похоронка еще не приговор. Потом встретила очень хорошего человека. «Одиннадцать лет с ним пролетели – как один день». Яков Федорович, отец Сережи, умер от укуса клеща. А третья замужняя жизнь у Варвары Семеновны началась смешно. Дали ей, наконец, квартиру, однокомнатную «сталинку», в которой и сейчас живет. «Мамочка, мы вещи перевозим», - позвонил на работу Сережа. Прибежала обедать на новую жилплощадь – в прихожей среди своего добро чужое. «Это дяди Коли Орехова. Он с нами жить будет!» - радостно объявил сын о воссоединении со своим большим другом – соседом по бараку. «Стрый холостяк знал, как подход к женщине найти», - смеется Варвара Семеновна. А тогда как злилась, выкидывая вещи в коридор! «И ведь не смогла выгнать, а милицию вызывать было стыдно». Прожили они с «захватчиком» тридцать два хороших года. Даже Тетя Шура, горько плакавшая в день новоселья над тем, что «мужик совсем обнаглел», вскоре беззлобно приговаривать стала: «Наш Николай Осипович втерся в семью, как мышь в короб». Тетя Шура - нянька, без которой маме-следователю никак не обойтись было. Несчастная деревенская женщина. Муж погиб, двое детей умерли в войну. Лагерное начальство не знало, что с ней делать. Отпустили «хорошистку» раньше срока, а она не уходит. Потому что некуда: мама-старушка умерла, не дождавшись, когда дочь расплатится за горсть колхозного овса, оцененного в пятнадцать лет, а родной дом – на дне Волго-Донского канала. «Тридцать два года Александра Герасимовна с нами прожила, до самой смерти. Я ей по договору деньги платила, кормила, одевала и любила». - Да как вы в этой комнате умещались вшестером?! - Хорошо. Так кровати стояли. А здесь – два кресла для прихожан.«Я свой для страны»
Обидится, наверное, Варвара Семеновна на меня, что не прислушалась к тому, как она спохватилась при прощании: «Столько лишнего вам наговорила о личном». Общественное для нее всегда было выше, еще с пионерского салюта. Умница-девочка, зачитывавшаяся трудами Мичурина, Лысенко и других сельскохозяйственный корифеев, поступила в Ленинградский институт, который называет «плодовоягодноовощным». В войну вернулась домой, заочно училась в юридическом техникуме, работала в отделе кадров Архбума. И попалась вместе со своим аккуратным почерком в 1942-м на глаза начальнику Архлагеря полковнику Козлову, у которого личный состав война забирала. - Стою я перед ним маленькая такая, не красивая, но аккуратная. Он меня сватает: «Надо, обстановка такая…». Отвечаю: «Уважаю ваше предложение, но не могу принять, у меня двое маленьких детей». Отказала, а на душе дрянно. Всегда была активной комсомолкой, а в таком нужном деле не помогла. И ни за что не согласилась бы, не вступись за полковника отец. Как маленькую поставил он перед собой дочь, выпытал печаль и, пристукивая кулаком по столу, продиктовал: «Как ты могла?! Пойдешь и скажешь, что согласна. С детьми мы с матерью справимся». Он, беспартийный, не за страх, а за совесть так говорил. «Ты как не свой», - упрекнула отца Варвара. «Я свой для страны». Так же было, и когда послали еще дальше от дома, на следственную работу, когда сердце еще больше болело за дочек, которых ни поцеловать на ночь, ни уложить… - Тогда много было воровства и дезертирства, - вспоминает Варвара Семеновна. – Пригляделась к новому делу: нет в нем хитрости, надо только уловить суть, потянув за ниточку, размотать и доходчиво, без ошибок все изложить. «Если бы все так дела вели», - хвалило ее прилюдно начальство. А ей неловко было за это. - Варвара Семеновна, а не было жалко тех, кто воровал из-за голода и дезертировал, потому что просто жить хотелось? - Очень жалко. В том-то и беда, что характер очень неподходящий.«Девки, заживем!»
«Девки, Варвара Семеновна приехала! Ну, мы теперь заживем» - первое, что услышала новая начальница, открыв дверь женского барака Ягринлага. Какая-то тетка кинулась к ней с криками и слезами. Узнала в ней Варвара Семеновна директора магазина местности, в которой когда-то работала. Приказала «прекратить демонстрацию» и вышла на улицу вслед за пулей выскочившим лейтенантом, тем, что сопровождал ее от устюжского берега. Его рвало. - Такая грязь, такая вонь там стояла. Сколько я лагерей видела, а такого страха никогда! 350 человек, большинство – девчонки деревенские, «шалашовки». Нагуляются летом по Сочам, проворуются и на зиму в лагерь. Ни писем, ни свиданий, ни посылок – родители отказались от них. И работы никакой. Сидели в грязи, в карты играли, и друг друга мутузили. «Никто их в нашем городе на работу не берет и не возьмет», - говорило ей лагерное начальство. С усмешкой, мол, явилась тут, офицерик маленький, большие горы сворачивать.Грамоты под кроватью
- Куда бы ни посылали, начинала я везде одинаково: обрастала коллективом. Создала совет из заключенных, 37 нравственно крепких женщин – много в те годы сидело врачей и медсестер за аборты, торговых работников за растраты. Санитарную комиссии создала. Уже чисто в бараке, и девки будто переродились, только подкормить их нечем. Понимала, что спасет только работа. Пошла к начальству СМП. «По деревням ездите, голых и босых вербуете, а под боком у вас такая силища в карты играет. Ни одна моя девчонка за контрреволюцию не сидит, у всех бытовые статьи. Да они хоть в огонь, хоть в воду», - краткое содержание переговоров. Результат – работа в теплицах, неплохие заработки, потраченные на приварок к лагерной баланде и на гостинцы для детей, которые были почти у каждой заключенной и тоже жили за забором. - Не охота наклоняться, под кроватью у меня все грамоты лежат за первые места в областных соревнованиях. Когда лагерь расформировывали, девчонки сказали «Сожгите», а я сохранила. И с родителями многих к тому времени связалась. Когда на свидания они стали приезжать, столько соплей и слез было. Для меня это стало испытанием выдержки. Но все равно приходилось убегать. Чтобы прореветься… - А потом доводилось с кем-то из «девчонок» сталкиваться? - Я и сейчас на улице иногда сталкиваюсь. Своих детей и даже мужей на перевоспитание они ко мне приводили, когда стала инспектором по делам несовершеннолетних.«Он был мне очень дорог»
Двадцать четыре года Варвара Семеновна работала с «трудными» детьми: «Это не легче, чем с заключенными». Лучшей по области детская комната милиции была ее, на Яграх. И за все эти годы, говорит, только один «ее» мальчишка попал в спецшколу. Сквозь тяжелые слезы Варвара Семеновна вспоминает, как кормила голодного Володьку пирогами всю дорогу до спецприемника, понемногу, чтобы плохо ему не стало. Как, прощаясь, обнимались они трясущимися руками. Как уходил он, худенький и несчастный с недоеденными пирожками и пачкой общих тетрадок – на письма. Он писал. Когда вернулся домой – прибежал увидеться, и перед армией прибежал, и после, чтобы девушку свою Варваре Семеновне показать. А потом она встретила его мать и та, раньше с обидой обходившая «милиционершу» стороной, упала на колени: «Погиб Володя». Он стал хорошим человеком, это была несчастный случай на работе. Наверное, так и не узнал, что после того расставания в приемнике у Варвары Семеновны отнялись ноги. «Нервы», - сказал доктор. - Слава Богу, что обошлось, - говорю я привычное и спохватываюсь. - Вы в него верите? - Верю. А людей жалеть обязательно надо. Тогда меньше никчемных будет.Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
