 |
| «Спасибо за Победу!» - «Спасибо за память!» Фото Валерия Уткина |
Защитить любовью
На Украине война началась раньше, чем в России. Когда пришло страшное известие о войне, Ольга жила с мужем-шахтером, у них было три дочери. Мужа долго не призывали на фронт – стране нужен был уголь, но он ушел добровольцем. Он ушел, оставив дома семью и беременную жену. Когда родился сын Вова, Ольге передали весточку от мужа, оказалось, что Сергей попал в плен. Ольга решила показать мужу долгожданного сына хотя бы издалека. Оставив дочерей с соседями и взяв с собой младенца, на опухших от голода ногах она прошла около двухсот километров до лагеря. Путь лежал через линию фронта, поэтому днем ей приходилось прятаться в лесу и лишь по ночам продолжать свой путь. Ольга увидела, как военно¬пленные возвращались с работ – изможденные люди еле передвигались, тех, кто падал, тут же расстреливали. Тут Ольга увидела Сергея. Она крикнула ему, что наконец-то у них родился сын, а Сергей ответил, что болен дизентерией. В то время – практически неизлечимой болезнью. Ольга вернулась домой и стала собирать лекарство для мужа – кукурузную пыльцу, которая, верила, поможет ему. И снова она пошла через сотни километров, через линию фронта, к нему. В оккупированной немцами Украине шахтеров стали отпускать домой, чтобы те добывали для Германии уголь. В надежде, что Сергея отпустят, Ольга обратилась в комендатуру при лагере. Ей привели какого-то незнакомого мужчину, который, как мог, объяснил знаками, что Сергей умер, и просил выдать его за своего мужа. Ольга согласилась. Он оказался Сергеем Гусаком – полным тезкой мужа Ольги, поэтому его и отпустили. Ольга привела Сергея к себе, выходила, а когда он выздоровел, помогла отправиться домой, где его ждала семья. В благодарность за спасенную жизнь он стал помогать семье Гусаков, присылал муку, зерно, картошку. Такие подарки были дороже золота.Он был моим ровесником
Мой дедушка, Иван Алексеевич Левкин, часто рассказывает мне о своем военном детстве: - В тот день я, тринадцатилетний мальчишка, с утра был отправлен отцом осмотреть стоящие в озере сети. День был солнечный, теплый, настроение отличное – в сети попалось несколько крупных язей и щука. Возвращаясь, почувствовал что-то неладное: на крыльце сидел отец с мужчинами, они о чем-то озабоченно говорили. Я, признаться, тогда не очень встревожился. Насторожились и расстроились мы лишь через несколько дней, когда на деревенской пристани заголосили бабы, провожая мужей на фронт. Одним из страшных для меня был день 8 марта 1942 года. Помню, я с сестрами собирался в школу, когда вдруг неожиданно рано вернулся с работы отец. Видно было, что он чем-то расстроен. Тяжело осев на лавку, он помолчал, а потом, глядя куда-то в окно, сказал: - Ваня, ты сегодня в школу не пойдешь. Да и вообще, наверное, не придется ходить, пока мать не вернется. Меня берут на фронт. Собери мне белье, одежду, а я пока схожу в правление. Он отвернулся к окну и что-то там разглядывал. Я никогда не видел отца плачущим, но тут он, по-моему, плакал. Потом, так и не оборачиваясь, вышел. А я полез на печь снимать с веревки накануне выстиранное отцовское белье и уже ревел откровенно. И было отчего – нас оставалось семеро, мал мала меньше. Мне, старшему, только исполнилось четырнадцать, а младшему – год, он едва лишь начинал ходить. Мать была в больнице больше чем за сотню километров. Помню, как провожал отца. Они с соседом сидели в санях, а я стоял сзади на полозьях. День был морозный и ветреный. Отец просил, чтобы я возвращался, не ездил далеко, а я все тянул и смотрел на него, и почему-то оба молчали. Километра через два он приказал возвращаться, сани побежали дальше, холодный ветер выжигал слезы, я вытирал их рукавом малицы и все смотрел вслед саням, пока они не скрылись за поворотом. Когда я вернулся домой, малышня сидела кучкой на печи и настороженно смотрела на меня, а я не знал, что им сказать. В избе было холодно, я пошел на улицу за дровами, чтобы затопить печь. Надо было как-то жить. Отец мой не сможет получить ни одной весточки из дома и вскоре погибнет, так и не узнав, что умерла во время операции его жена.Чуни для Танюшки
Мою бабушку зовут Татьяна Романовна Кочергина. Я помню все ее рассказы, а особенно этот: - Когда началась война, мне было всего два года. Мы жили в Псковской области, село Болотня. Село оккупировали немцы, стали возникать партизанские отряды и группы сопротивления. Отец поддерживал связь с партизанами, передавал им сведения о количестве и дислокации немецких войск. Немцы предложили отцу стать старостой села, но он отказался. Зато не отказался другой односельчанин. Испугавшись за свою жизнь, он предал нашего папку, рассказал про партизан. На следующий день к нам в дом вошли немцы, велели отцу одеваться, прощаться с семьей и увели. Прошли сутки – страшные сутки ожидания. Мы узнали, что в соседнем селе фашисты расстреляли 12 человек, среди них – наш папа. Ясно помню, как привезли его домой. Я сижу у мамы на коленях, мама в большой черной шали. Отца положили на широкую лавку, мужики его раздевают, а я плачу: «Не трогайте папку, папе больно!» Хоронили его тайно ночью, чтобы немцы не увидели. Немцы вырубили наш сад, а ночью подожгли дом, мы еле успели выскочить. Сгорело все, ничего не осталось, лишь мамочка с тремя детьми на руках. Смутно помню, где мы жили дальше. Помню какую-то избушку, нас там было несколько семей, и даже корова откуда-то взялась. Избушка стояла у озера, куда немцы ходили чистить картошку. А мне так кушать хочется! Помню мостик деревянный, они картошку чистят, а я на мостике около них пристраиваюсь и смотрю. Они меня сырой картошкой угощали – вкусно! А брат мой Ванька к ним за супом бегал, давали – не жалели. Помню, в супе было много мяса. А еще помню конфетки леденцы в пачечках. Я была маленькая, хорошенькая, вот и угощали меня иногда. Принесла эти конфетки домой, радуюсь, а Ванька на меня заругался: «Они твоего батьку убили, а ты их конфеты есть будешь!» Я заплакала, конфеты бросила, а мама меня успокаивала. А потом немцы отобрали у нас корову. Все это время мама поддерживала связь с партизанами и однажды наткнулась в лесу на немцев. Они сидели у костра и жарили лягушек. Это сейчас таким никого не удивишь, а тогда… Маме от вида жареных лягушек на веточках чуть плохо не стало. Вывернули немцы у мамы корзинку, ничего не нашли, отпустили. Есть еще одно воспоминание. Ванька с мальчишками бегали искать патроны и откопали на окраине ящик с игрушками и бидон зерна. Вот радость! В одном доме у хозяев были жернова муку молоть, вот мы с сестрой Женей и пошли к ним. А мне мама связала на ножки новые башмачки-чуни. Красивые, с завязочками. Пока Женя с зерном управлялась, мы во дворе с ребятами играли. А в это время по дороге колонна наших военных двинулась. Думаю, не пойду по дороге, задавят еще, пойду прямиком через дворы. И провалилась не пойми во что, вылезти-то вылезла, глядь – на одной ножке нет чуни. Я плакала, искала, ручонками все излазила, извозюкалась – нет чуньки. Вся в грязи и слезах, босиком я выползла на дорогу. Мама меня отмыла, успокоила: «Не плачь, Танюшка, Бог с ними, с чуньками! Я тебе новые свяжу!» Вернулись мы на родину в свою деревню, жили в землянке, спали на нарах. Как-то просыпаюсь, а рядом со мной лежит кукла. Тряпичная, с глазками, косичками и в кожаных башмачках. Я боялась спугнуть это видение, лежала молча и все смотрела и смотрела на куклу. Потом пришла Женя и сказала, что это мама всю ночь шила ее для меня. Я потом с этой куклой не расставалась…Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
