 |
| Надежда Павловна только несколько месяцев назад в первый раз рассказала бывшим сослуживицам, как закончилось ее детство… Фото Владимира Ларионова |
«Стальные конфеты»
Главный документ детства Надежды Павловны Патраковой – удостоверение несовершеннолетнего узника концлагерей. И вот эта фотография. «Радости там тоже были?» - цепляюсь я к слову на ней, чтобы предотвратить наступление слез. Конечно, говорит Надежда Павловна. Не было во всем мире счастливее ее, голодной и грязной пятнадцатилетней девчонки, которая в мокрой яме, смеясь и плача, обнимала подружек и целовала маленькую мамину иконку, благодаря за спасение. Не от фашистов — пока только от смерти под гусеницами танков, только что лязгавших над головой. Как хочется в такие минуты жить даже самому несчастному в мире человеку, может понять только он сам. А вот еще о радостном в неволе: «Утром рано, еще на рассвете, прилетает соколик родной. Он бросает стальные конфеты – поздравляет нас с ранней весной». Это радость предпоследней военной весны, из оставшегося в памяти письма маме. Ей Надя рассказывала про каждый свой день, рифмуя «могилу» с «годами младыми». Две тетрадки прощальных писем за два с половиной года лагерных дорог. Тетрадки отобрали уже после плена. Может, потому и не мучили освобожденную Надю подозрениями о пособничестве, что прочитали и поняли: хватит с нее.Промахнулась смерть
В деревне Сенькина Гора до войны отец Нади работал председателем колхоза, мама выхаживала колхозных ребят и восьмерых своих детей. Жила глухая деревенька так бедно, что младшие председательские дети в школу бегали по очереди, по дороге передавая друг дружке обувку. От дома до призвавшей его войны отец прошел только двадцать километров и вернулся — она сама шла навстречу. Фашисты появились без боя, только мотоциклы их ревели жутко. Потом еще раз ненадолго услышала наше «Ура!» Сенькина Гора, прятавшаяся во время атаки по подвалам и в колхозной бане. Три прострелянные дырки в Надином пальтишке — это первый в ее жизни промах смерти. - Когда партизаны убили их офицера, фашисты выстроили всю деревню в шеренгу и каждого десятого расстреляли. И мальчика, моего одноклассника Шуру Шулешнева. Он стоял рядом со мной, девятой по счету. Старший брат Надежды Николай погибнет на фронте, сестра Прасковья умрет в Ленинграде в блокаду. А самой первой война заберет бабушку. Прогавкав что-то на своем, забежавший в дом фашист ткнул ее пистолетом. В сто пять лет необязательно дожидаться выстрела… - Потом убили папу. Ему предлагали стать комендантом деревни — отказался. Дома, на наших глазах застрелили. В ту же ночь мама родила младшего братика Геночку. Мама умрет сразу после войны, от голода. А братика заберут в детдом.«Айрита»
От Великих Лук до Литвы гнали отступающие фашисты девчонок, придумав красивое имя для лагеря - «Айрита». В чьей-то мифологии была такая богиня молодости. Ее рабыни советского сословия копали окопы и противотанковые рвы. Спали в сараях, на чердаках, в оврагах и лесу — где ночь заставала, там и падали, если было куда. - Как кормили? На троих в день вот такусенький кусок хлеба, который где-то лет десять пролежал. И похлебка. Бывало, с червями. - Надежда Павловна, извините за вопрос, а как с девичьей честью? - Не трогали нас немцы. Говорили, что им уколы какие-то делали, чтобы не хотелось, да и в основном конвоиры пожилые были. А вот те, которые из своих… Однажды пришли русские в полицейской форме: «Нам нужно белье постирать». И отобрали самых грудастых. Меня и еще двух девчонок. Привели в какую-то каморку, заперли. Поняла я, что бежать надо. Стекло в маленьком окошке разбила, протиснулась, за мной еще одна девчонка. Третья полненькая была – не пролезла. Изнасиловали ее. Вот так вот, «наши» называются.Умереть? Легко!
- А однажды был такой случай: советский самолет подбили, он упал рядом. И мы все как побежим к нему… Бежала Надя, забыв про страх и про русский, по-немецки кричала «Моя любимая красная звезда!», пока фашист прикладом не остановил. На всю оставшуюся жизнь метку на голове оставил. А жизни тогда было – до первой пули или бомбы. - Мы уже знали: если со свистом снаряд летит – это дальше; если шипит, значит, к нам. Я и замерзала два раза насмерть. Знаете, как легко так умирать?! Сначала холодно очень, а потом совсем нет и словно квас кислый пьешь – так приятно. И не страшно. Когда голодный, ничего уже не боишься. Ни-че-го. А вот перекусишь чуток – тогда голову хоть куда прячешь, хоть под лошадь убитую, хоть под человека мертвого.Тетьполина атака
Поняли девчонки, что никуда уже не спрятаться, в сорок четвертом, когда фашистов прижали к морю. В голос завыли, прощаясь. Думали, расстреляют, а их то ли отбили, то ли просто бросили — так и не поняли, куда конвоиры делись, пока не увидели первого советского солдата. «Вы свободны», - объяснил он им. И упал, зацелованный. - И вот стоим мы на бровке дороги счастливые, по ней военные строем идут. Среди них две женщины в форме. Показали на нас: «Это б... немецкие». Тут наша тетя Поля (она добровольно в лагерь пришла, за своими племянницами) как рванет на груди платье да как крикнет: «А вы, с... полевые с автоматами, почему нас не защитили?» Пристыдили защитники своих теток.«Потому что больно»
Как спешила Надя домой, к маме, словами не пересказать. А дома — землянка и голод пострашнее, чем в плену. Чтобы выжить, вернулась туда, где сто раз могла умереть, в Латвию. Оттуда домой возвращаться было совсем не к кому, никто даже не мог рассказать, где маму похоронили. Завербовалась на строительство в Сочи. То же самое, что на войне делала, только для мира, работая землекопом, грузчиком. Ни что такое хлеб легкий, ни счастья не знала, пока не полюбила по-настоящему и не приехала в Северодвинск. Устроилась в детскую комнату милиции на маленькую должность без погон. И только несколько месяцев назад в первый раз рассказала бывшим сослуживицам, как закончилось ее детство. «Я никогда никому об этом не говорила». - «Почему? Боялись, что кто-то тех фронтовых теток напомнит?» - «Потому что больно...» Надежда Павловна не смотрит телевизор, если показывают войну. Шестьдесят лет после Победы она сама к ней без спросу приходила. «Самолеты летят, бомбят. Мне говорят: «Ты остаешься в лагере». И так я плачу...» - только пять лет назад перестал сниться этот сон. А тому, что в душе, нет срока давности. Болит она, не переставая, за тех, кто погиб и умер. И за маленького брата Геночку, без вести пропавшего в детском доме.Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
