 |
| Леонид Грунин показывает дом, где случилась встреча с Бродским. Фото Владимира Бербенца |
Скромно гонял коров по пастбищам
Или около дома Мурузи, где в разное время жили Лесков, Гиппиус, Мережковский, Белый, Блок… После революции дом стал скопищем коммуналок, в одной из которых более 20 лет прожил и Бродский. А в Северодвинске есть обветшалый деревянный дом, который пора бы привести в порядок, чтобы разместить на нем скромное напоминание о Бродском. Масштаб личности давнего посетителя позволяет, да и сам Поэт заслуживает того. Не надо стесняться: будущий Нобелевский лауреат бывал в нашем городе. Однажды я рассказывала об этом читателям, но позволю себе напомнить: в Северодвинске жили люди, лично знавшие ссыльного Иосифа. Итак, следую указанию самого Иосифа Александровича: «Скрипи, перо. Черней, бумага». Борис Иванович Рухлов, заведующий отделением в ЦМСЧ №58, как книгу, читал распечатки эхо-энцефалографических исследований головного мозга: по десятку штрихов, зафиксированных на бумаге чутким японским прибором, определял точный диагноз. А в 1964-м, когда невропатолог Рухлов начинал врачебную практику в коношской районной больнице, таких чудо-аппаратов не было. Иосиф Бродский пришел к нему на прием как обычный пациент, добросовестно дожидаясь очереди перед дверью. Грязноватый бело-желтый полушубок, дешевая зимняя шапка, валенки с калошами - внешне он ничем не отличался от сельчан, разве что умные голубые глаза выдавали истинного интеллигента. До этого времени Борис Иванович слышал от пожилого коллеги Эриха Андрэ, прошедшего через ад сталинского ГУЛАГа, что западные радиоголоса сообщают, будто бы поэт Бродский, находящийся в ссылке всего в 20 километрах от Коноши, вовсе не тунеядец, а репрессированный политический ссыльный. Но Борис Иванович не увлекался поэзией - он добросовестно лечил людей, а Иосиф Александрович не искал известности - он скромно гонял коров на пастбища.«Ладно, дядечка, хватит…»
К доктору ссыльного Бродского привела необходимость экспертизы на предмет инвалидности. Молодой поэт показывал Рухлову руки со шрамами - когда-то вскрывал вены, о чем даже справка из психиатрической больницы Кащенко имелась. Но, увы, по ранжиру районный врач не имел права делать медицинские заключения, и корректный отказ был воспринят Бродским с пониманием. Борис Иванович Рухлов прекрасно помнит все детали того короткого визита, но подробности врачебного приема (медицинская тайна!) поведать не может. В присутственных местах он никогда и никому, ни с гордостью, ни без, не рассказывал о своей встрече с Бродским. Считает, что гордиться нечем: «Это был всего лишь эпизод моей врачебной практики. Очень маленький». Однако я не сомневаюсь, что эти невеликие по размеру, но колоритные воспоминания когда-нибудь будут включены в биографические книги о Поэте. Второй мой собеседник более словоохотлив. Для него встреча с Бродским - одно из ярких впечатлений детства. Осенью 1964-го Леониду Грунину было 14 лет, но он уже работал после восьмилетки. Жили на ул. Полярной, в доме №3а. Сюда в 11-ю квартиру и привел Бродского брат Леонида Юрий. Как, зачем попал коношский ссыльный Иосиф Александрович в Северодвинск, Леониду неведомо, но то, что Юра, рубаха-парень, по доброте душевной затащил его переночевать, крепко врезалось в память. Будто общипанный, деревянный дом. По неприглядной скрипучей лестнице поднимаемся на второй этаж. Любезные хозяева не отказали: «Пожалуйста, проходите». И вот мы в просторной, в два окна, комнате. Все та же наружная электропроводка, заметил Грунин, и взахлеб полились воспоминания: - Только люстры не было. Под потолком светилась лампочка, а под ней стоял Бродский и, покачиваясь в такт, читал стихи. Это за полночь было, а я из-под одеяла высовывался и слушал внимательно. Он заметил мой интерес и спросил почему-то про Ахматову: знаю ли, мол. А я как раз знал, потому что нам в седьмой школе завуч Татьяна Ивановна Курышева о ней говорила. И я показал вот в это окно: «Вон в той школе ахматовские стихи нам рассказывали». Бродского мое признание очень обрадовало. Каким он был? Высокий, носатый, рыжий, с короткой стрижкой. Глаза голубые, тоскливые. А одет был в резиновые сапоги и драный свитер. Мать моя слушала его, слушала, а потом и говорит: «Ладно, дядечка, хватит», - и позвала в кухню. Бродский ее земляком оказался, тоже питерский, с Васильевского острова. Спал вот здесь, у порога. Ему постелили матрац, а под голову он свою фуфайку положил. Утром ему денег на дорогу собирали, и сын попросил мать: «Дай десятку и с моей получки». А в пору перестройки, когда многие даже ведомственные издания считали за честь опубликовать нечто, доселе запрещенное, дворник Леонид Грунин открыл «Медицинскую газету» и наткнулся на стихи, которые слышал в ту памятную ночь, как оказалось, от самого поэта.Жил, был, бывал
О северодвинской истории я напомнила Бродскому в письме, отправленном в 1991 году в Саут-Хэдли, где в колледже он преподавал историю русской и английской культуры. Ответа на вопрос - подтвердить факт пребывания в Северодвинске - не последовало. Впрочем, так ли важен сей нюанс «был - не был» для лауреата Нобелевской премии, всемирно признанного поэта? Верю, что письмо, переданное через моих американских друзей, дошло до адресата, и главное, что мы не услышали отрицания всей этой истории. Мне и самой довелось побыть в США поблизости Саут-Хэдли. В Нью-Йорке была возможность позвонить в Гринвич-Вилледж Бродскому (его домашним номером снабдили американские поклонники изящной словесности), но что-то тормозило. Сама возможность крутануть телефонный диск и услышать голос поэта восхищала, но предчувствие - услышать иронию колоссального масштаба, так свойственную его стихам, - сдерживало. Не решилась, едва ли не единственный раз за всю журналистскую практику. Столько размышлений, сомнений, вопросов… Жил, был, бывал... Он осчастливил Землю талантом, и несущественно, где он творил: в ссылке ли в Норенской, в Северодвинске ли проездом, в «возлюбленном ли Отечестве» (иначе он не говорил о России), на нью-йоркской ли набережной, глядя на Гудзон. Бродский когда-то писал о том, что «...нету разлук. Существует громадная встреча». И в самом деле, со смертью Иосифа Бродского для всех нас и лично для каждого по сути ничего не изменилось. Поэт всегда с нами - в стихах. И если не суждено архангельскому краю стать литературной Меккой (впрочем, деревне Норенской прочат такую роль), то уж всегда можно гордиться хотя бы тем, что именно на Севере Бродский написал строки:Сиянье русского ямба Упорней и жарче огня, Как самая лучшая лампа В ночи освещает меня.
Под серыми обоями небес бездонные верлибры Иосифа Бродского продолжают возбуждать у читателей неких силлаб череду...
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
