 |
| Виктория Антоновна Прищепина. Фото Владимира Ларионова |
Детство, взятое на карандаш
Многое из прошлого хранят карандашные зарисовки Виктории Антоновны. На тех, что стопкой лежат, она бережет довоенное детство. Родной двор в центре Харькова, обустройство своей квартиры, любимую лампу под зеленым абажуром. И, с точностью до самого маленького деревянного завитка, шикарную ореховую мебель. Дамскую гостиную привезла в Россию прабабушка-немка. Гостиная пережила два поколения семьи и войну, в холод ее не сожгли, в голод на еду не променяли. Ее забрал домоуправ после ареста мамы. Еще одна прабабушка нашей героини была гречанкой. Последующее наложение украинской и русской кровей привело к результату, который весьма настораживал свекровь Виктории Антоновны: «Если узнаю, что ты еврейка, – разведу». Может, и к лучшему, если бы развела. Счастья, не считая двух сыновей, жизнь за мужем не принесла. …Рисовать Виктория любила всегда, грамотно научилась в техникуме. На «отлично» защитила диплом архитектора, спроектировав с допустимыми тогда излишествами дома отдыха. Больше такой красоты не довелось придумывать. Дальше были только суровые стройки социализма: содовый завод, коксохимический, пороховой. И шестое строительное управление нашего города, до пенсии работала там инженером. После – смотрителем в городском музее.«Вика, ты уже большая»
Как сильно любил ее папа, Виктория Антоновна помнит. Хотя остались от него всего три детские памятки. Отец точит опасную бритву на ремне. Катает Вику на кукарешках по квартире. И еще, как подносят ее к гробу: «Поцелуй папу». Его сгубил страшный голод начала тридцатых. - А мама была такой жесткой, что я иногда думала: не мачеха ли она мне? Но мы были очень похожи внешне. Был еще отчим. Недолго, до войны. И сводные братик с сестренкой, Алик и Ила (это мама от «Людмила» отсекла лишнее, она не любила простых имен). Когда в их бедном доме появлялось что-то вкусное благодаря алиментам на малышей, Вике после них доставались только тарелочки, если было что слизывать. А из конфет горошком – только белые шарики, розовые и зеленые мама выбирала для Алика с Илой. Выпускница гимназии, мама давала частные уроки и подрабатывала шитьем. - Приносили еврейки старые бостоновые костюмы своих мужей, брюки заношены, воротники – жирные-прежирные. Моя, десятилетней девчонки, забота была все это бритвочкой распороть и в горчице отстирать. Мама берегла руки для тонкой работы с крепдешином. Дивной красоты кружева, невероятной тонкости вышивные узоры, шикарное платье себестоимостью в десять советских рублей, потому что из обрезков, – все, чем удивила меня рукодельница Виктория Антоновна, от нее – неулыбчивой, жесткой, талантливой мамы.Пончики от Фимы
«Учиться я очень любила», - Виктория Антоновна показывает фотографию своего класса. 6А сфотографировался, прощаясь перед каникулами. За две недели до войны. - Мой сосед по парте Коля Краснокуцкий. Он погиб в партизанах. И Витя Изжилов тоже. А это Фима Фрейдлис. Он был в меня влюблен. Перед оккупацией, когда уже голодно было, стояла я с одноклассниками в очереди за хлебом по карточкам. Вижу, ко мне пробирается Фима, а у него штук двенадцать ароматных пончиков. «Возьми. Это тебе». А я засмущалась, замешкалась, ребята пончики расхватали, мне только два досталось. Фима пропал во время оккупации, как многие харьковские евреи, собранные в гетто на тракторном заводе. Как соседский мальчишка Илюшка Мордхаль. Илья мог вовремя убежать, но остался в городе, потому что очень любил свою бабушку, а она не могла даже ходить. 25 октября 1941 года, после бомбежек, боев и пожаров, окрашивавших ночное украинское небо в розовый цвет, вдруг стало очень тихо. Так, что в наглухо запертых домах было слышно, как клацает по брусчатке полевая фашистская жандармерия. Первым на улицу выбежал Илья. Вернулся живым и удивленным: «А немцы не страшные». Через месяц он, как все евреи, надел на рукав повязку, а первой оккупационной зимой, в жуткий мороз, посадив на саночки бабушку, ушел на тракторный.«Прощай, Илюшка»
До войны в их доме, бывшем дворянском особняке, жило 46 взрослых и 38 ребят. Виктория Антоновна поименно помнит этот интернациональный муравейник. Взрослые в не лучшие минуты соседства, может быть, и поминали шестую графу в паспорте, а дети делились только на белых и красных, играя в Чапаева. Все тогда были своими, даже бывшая владелица усадьбы стала простой советской старушкой. В угловой комнатке дворянка Анна Ивановна тихо дожила до ста лет и умерла от голода в войну. Ей, войне, удалось все-таки выявить настоящих паразитов родного дома, по фамилии Маньшины. Это они, захапав имущество Мордхалей, кричала Илье, сбежавшему из гетто, чтобы что-нибудь из вещей поменять на еду: «Уходи, жидовская морда, а то полицию позовем и тебя на первом столбе повесят». Илья заплакал и ушел. Уже навсегда. - Когда немцев прогнали 23 августа сорок третьего, народ бросился разбирать, что от них осталось. Ну и я за всеми, в подвал. Набрала блокнотов и кружев из суровой нитки. Мама мне из них воротник связала к платью из простыни, покрашенной в голубой цвет.Пусть только попробуют!
По-настоящему красивое платье, темного табачного цвета с переливом, мама сшила Вике в 1944-м. Побежала она в нем, счастливая, за хлебом к праздничному столу – собирались ее поступление в техникум отметить. Вернулась к горю: за мамой пришли. - Тетя Женя (мы жили в одном доме) забежала в квартиру: «За что?» «А вы кто ей будете?» – спросил военный. «Родная сестра». – «Вот и вам повестка». В указанный день тетя Женя надела нарядный костюмчик, губы накрасила, сумочку на руку повесила – пошла сестру выручать. И больше мы ее не видели, умерла в лагере. А мама после смерти Сталина вернулась. За что забрали? За отчима, мама с ним была уже в разводе, когда он пропал в войну. Маньшины навели поклеп, что прислуживал он фашистам. - Да что же это за гады такие, - шепчу я. - Вы не переживайте, их всех судьба наказала. А про то, что отчим не был предателем, мы через тридцать три года узнали. Его фашисты повесили… Учась в техникуме, я в анкете вынуждена была написать, что мамы у меня нет. Теперь, наверное, это тоже предательством могут назвать. - Пусть только попробуют!Браво, балерина!
Брата и сестричку забрали в детский дом, Вику выгнали из квартиры. Как жили вместе с двоюродной сестричкой без мам - без слез не вспомнить. - Пальто и шляпка у меня были. Из чулок сшила себе рукавички. А на ногах – старые туфли. А на полу в техникуме – иней. И голод… Тяжело говорить. И не надо больше, давайте про какой-нибудь самый-самый Новый год, прошу я. И Виктория Антоновна рассказывает, как под теплым светом абажура мастерила с мамой игрушки. Как однажды, когда новогодняя елка еще числилась в пособниках поруганной советской властью церкви, собрала мама из пяти маленьких елочек, купленных тайком у рыночной торговки, одну большую. Про то, что только через сорок шесть лет, встретившись с одноклассниками, узнала Виктория Антоновна свое школьное прозвище. Балериной ее звали за оглушительный в рамках детского утренника успех. В Новом, 1939 году двенадцатилетняя Вика в пачке и шапочке из марли под музыку любимого Чайковского танцевала партию Снегурочки, свою и мамину мечту. И чей-то папа - Дед Мороз кричал ей басом «Браво!»Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
