Грустный клоун Гарпагон

Северодвинский театр поставил пьесу Мольера «Скупой»

Какая-то зрительница вошла в театральную залу и спросила испуганно: «Что, уже начали?» Ее растерянность понятна. Публика в основном еще в фойе, в зале горит свет, а на сцене уже что-то происходит. Один за другим появляются актеры и садятся в расставленные у порталов кресла. Кто курит, кто занят прической, кто повторяет текст роли. На авансцене стоит ящик с надписью «Скупой» (это реквизиторский ящик), и из него достают подсвечники, которыми разграничивают «закулисье» и игровую площадку. Наконец все приготовления завершены; актеры ждут, и публика в ожидании. И раздается как бы голос свыше, он же голос помощника режиссера, звучит сакраментальное: «Начало. Музыка, свет».

Закулисье, вынесенное на сцену; закулисье, откуда актеры будут уходить, чтобы играть свои роли, и куда будут возвращаться, дистанцируясь от играемого, - это формообразующий прием в спектакле. Если б режиссура его не использовала, иным было бы мизансценирование, иным - оформление...

Декорация «Скупого» - тот редкий случай в нынешнем сезоне, когда сцена Северодвинского театра не показалась художнику слишком большой. Виктор Фесенко знает, что с ней делать, она нужна ему вся - от планшета, где возникли синие и черные треугольники «паркета», и до колосников, откуда свисает причудливая люстра. Дом скупца Гарпагона изображен донельзя условно - собственно, одними только воротами в центре сцены. Справа и слева от них кремовые кулисы, которые служат экранами в моменты теневого театра. Кроме того, есть канделябры и изящные парапеты; последние, наряду с подсвечниками, отделяют «закулисье» от жилища Гарпагона. Из-за всех этих подсвечников и канделябров, из-за того, что декорация крайне условна и присутствует «закулисье», - из-за этого оформление спектакля воспринимается как намек на облик старинного театра, может быть театра Пале-Рояль, где мольеровская труппа играла «Скупого». Оформление изящно в линиях, оно светло: кремовые шторы, синие паркетины, белая люстра, мебель, парапеты, - и оно словно окультуривает фарс, который представляют актеры. Назовем это прививкой Пале-Рояля: перед нами фарс, но уже не площадной.

Конечно, такого эффекта художник добился в сотрудничестве с режиссером. Валентин Ярюхин, постановщик спектакля, и сам многое сделал, чтобы этот фарс получился необычным. Тем не менее львиная доля его усилий была направлена на организацию фарсового фейерверка, и нужно отдать должное: режиссер преуспел и в этом. Разумеется, вместе с актерами - без них никуда.

Тот, кто знает пьесу, скажет, наверное, что увиденное - близко к тексту, мало что досочинено. Но это на первый взгляд. Режиссер досочиняет сплошь и рядом, цель - утрирование и преувеличение. Если Гарпагон обыскивает Лафлеша, то раздевает его донага; если Клеанту дурно, он падает в обморок; если Фрозина изучает «линию жизни» Гарпагона, эта линия продолжается и на спине, и на другой руке.

Вторая цель - динамизм; не случайно в спектакле задействован поворотный круг и некоторые мизансцены выстраиваются с его помощью.

Характеристики персонажей, как и положено в фарсе, заострены, приближены к маске. Например, Валер - этакий самодовольный молодчик, который в спектакле побеждает стыдливость Элизы самым решительным образом (Валер - Д. Овинников, Элиза - Е. Бастрыгина). Клеант и Мариана (В. Варакин и М. Соколова) - стоит им сойтись, сразу заливаются слезами: два нытика. Но наиболее карикатурен, конечно, Лафлеш: на М. Прилуцкого надели лохматый рыжий парик, приладили ему кривой нос; в сцене обыска он демонстрирует пикантные лиловые трусики. Слуга-модник, слуга, что много о себе мнит.

Хорошо вписывается в этот мир фарсовой однозначности театр теней, ведь тени плоские и черные, без цветового разнообразия и глубины и похожи на персонажи-маски. Что касается надобности режиссера в теневом театре, то его средствами он нередко создает второй план действия...

А что же Гарпагон? Казалось бы, в пьесе он главное зло. Но Сергей Черноглазов сыграл его иначе: милый клоун, страдающий тяжелой болезнью, припадками. Грим Черноглазова - грим грустного клоуна: бледное лицо с неестественным румянцем, приподнятые брови. Плюс вздыбленный клок волос. Плюс смущенная улыбка.

Накануне премьеры в интервью нашей газете Валентин Ярюхин говорил, что не видит сцены, где Гарпагона жалко. Но он не был бы собой, если б не дал такой сцены. Он поместил ее в финал - развеселый, с пением и танцами, в которых как бы иссякает спектакль. Однако музыка вдруг прерывается, персонажи - или уже актеры? - расступаются, и в глубине виден Гарпагон, он запутался в сети, унизанной золотыми монетами. Скупой пересчитывает свои сокровища. Чуждый веселью, отстраненный от счастья. Как, в сущности, близок этот финал к финалу другого спектакля Ярюхина - «Прекрасное воскресенье для пикника».

Двойственный образ Гарпагона осложняет фарс, делает его нестандартным. В смысле жанра спектакль вообще колеблется. В финальной сцене фарс внезапно перетекает в жгучую мелодраму: сестра находит брата, дети обретают отца, свидетели этих событий ревут в одинаковые платочки. Причем перемена в жанре сопровождается переменой языка: персонажи заговорили по-итальянски. Другой жанр - это всегда другой язык.

Имеются и вылазки в «черную», абсурдистскую комедию. Выход Марианы во втором акте не что иное, как прыжок спектакля в жуть, в морок театра абсурда. Судите сами: из тьмы, из черной бездны, подсвеченная красным, является высоченная фигура (актрису поставили на котурны). Черный наряд, нелепый чепец, намалеванный огромный рот. Нет, не человек. Кукла...

Эта режиссерская игра с жанром отнюдь не просто игра - она придает спектаклю объем во всех планах. Так же как своеобразный Гарпагон. Так же как отсылки к другим пьесам Мольера, скажем к «Мещанину во дворянстве». Когда во втором акте Гарпагон выходит, чтобы приветствовать Мариану, на нем что-то вроде древнеримской тоги и золоченый веночек императоров-триумфаторов. Такой мотовской костюм совсем не в характере Гарпагона, скорее уж господина Журдена.

Спектакль «Скупой» мгновенно приобрел то значение, какое было у спектакля «Отелло» в прошлом сезоне. «Скупой» театрально богат, он удивляет, расширяет зрительские горизонты. Он возвышает Северодвинский театр в глазах его аудитории. И то, что во время спектакля на сцене не только персонажи, но и собственно актеры, выглядит даже некой демонстрацией: вот вам! вот как мы умеем работать!..

Поделиться с другими!
Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям!
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта