Жар-птица улетела

В актрисе Гундаревой весны - ни капли, зимы - ни на йоту. Вся она состоит из лета и осени. При первом взгляде кажется, что в ней вообще нет ничего, кроме летнего зноя. Жаркая кустодиевская плоть («жар-птица» - так называли Гундареву в начале 70-х восхищенные первооткрыватели ее таланта), рожденные солнцем веснушки («конопатое чудо»)...

Такие женщины, как она, созданы не для того, чтобы цвести, а чтобы плодоносить. В ее ролях никогда не бывает недосказанности, неопределенности: вся она перед зрителем - как под ярким солнцем, ни один закоулок души не сокрыт в тени. Не женщина - лето. Но хочется сделать паузу и добавить: бабье лето.

Лучшие ее роли - те, в которых чувствуется дыхание осени: «Осень» Смирнова, «Осенний марафон» Данелии, «Отпуск в сентябре» Мельникова. Ну, конечно, были еще «Сладкая женщина», «Вас ожидает гражданка Никанорова», «Подранки», «Однажды двадцать лет спустя», менее удачные картины «Небеса обетованные», «Собачий пир», за который она получила «Нику».

Гундарева - женщина верная. В 1971 году после «Щуки» ее позвал к себе в театр Андрей Гончаров, и с тех пор Наталья Гундарева - в Маяковке. Театр для Гундаревой не романтическая любовь, не бурные «романы» то с одним режиссером, то с другим. Театр - это как брак, как семья: однажды и до гробовой доски.

«Я могла быть летчицей»

Спустя два месяца после юбилейной даты, в ноябре 1998 года, в женском журнале было опубликовано интервью с Гундаревой, фрагменты из которого мы публикуем.

- Наталья Георгиевна, вы очень популярная актриса. А как все началось?

- Да бог его знает. В нашей школе был сильный родительский комитет. Нами занимались: водили в театры, консерваторию, приглашали интересных людей на школьные вечера. Потом я решила пойти во Дворец пионеров. Такое времяпрепровождение мне нравилось больше, чем ходить на танцплощадку. Может быть, я губила в себе какие-то комплексы, потому что фактура у меня не самая подходящая для актрисы. Я полная, рыхлая, себя стеснялась. Однажды в школе организовали лыжный поход, и я, которая никогда не стояла на лыжах, пошла, ходила без шапки, чтоб доказать, что морозоустойчивая. Доказать, что и в такой плоти, которая многим казалась несовершенной, важен дух... Когда Гончаров узнал, что я после аварии опять за рулем, то сказал: «Наташа, вы опять доказываете, что все можете?» Доказываю, но самой себе. Моя мама говорит, что первое слово, которое я сказала, было «сама». С «сама» началась моя жизнь; этим же, наверное, и закончится.

- Желание играть... Что это? Продление состояния детства?

- Детство связано с беззаботностью. А все впечатления, которые выносишь на сцену, для меня связаны с мучениями. Когда настрадаешься, твоя душа очень многое приобретает. Тебе становится многое понятно. Не только плохое, но и хорошее - оно становится значительнее, яснее. Поэтому ты можешь спокойно выходить на сцену и блистательно играть комедию, потому как знаешь, что такое счастье. И можешь понять любого нищего, сирого, убогого, потому что сам прошел через страдания. Для меня актерское мастерство - не баловство. У меня были веселые роли, но я не умею смешить людей, мне стыдно. Мне кажется, что изнутри все люди несчастны и одиноки. Думаю, что те, кто прилюдно много смеется, в глубине души скрывает печаль. Они стараются забить ее в дальний угол, чтобы другие не узнали, что им больно. Такая форма защиты. Панцирь.

- Страдание, опыт идут в копилку. А счастье?

- В мою - нет. Когда счастлива, мне становится все равно. А я ненавижу себя в состоянии «все равно». Мне лучше муки адовы. Я к ним привыкла. Мне кажется, что я иногда воспринимаю реальность неадекватно. Во многих ситуациях я беру крайне отрицательный вариант, весь его проживаю, а потом оказывается, что все решается положительно. И тут я начинаю думать: какая же я была дура, что ходила с больным сердцем, пила валокордин... Но наступает следующий момент, и все повторяется сначала.

- Сейчас, глядя с вершины, что вас привлекает?

- Привлекает, как ни странно, жизнь не в ярких ее проявлениях, а в спокойной умудренной текучести. Очень хочется остановить этот бег, увидеть, как идет дождь, шевелится листва, поднимается туман. Ведь живешь либо в прошлом (чего я не делаю никогда, даже дат не помню), либо всегда думаешь о том, что нужно сделать завтра. Но реальностью ты практически никогда не живешь. А очень хочется ее ощутить! Однако трудно вырваться из того ритма, что продиктовала жизнь, трудно и даже, если хотите, страшно. Начинает казаться, что ты что-то теряешь.

- Чем, по-вашему, вы платите за успех?

- Наверное, детьми. У меня всегда была работа. И она постоянно опережала очередную необходимость завести ребенка. Эту работу, считала, доделаю, а потом... А работала вечно очень много. Одиночеством в старости - думаю, этим буду платить.

- Не страшно?

- Жить вообще страшно. К тому же есть тихая такая надежда, что Бог не оставит своей милостью; может, все это произойдет в одночасье, и ты не будешь висеть тяжким грузом на тех, кто останется рядом с тобой. А уйдешь, оттолкнувшись одной ногой от земли.

- Бывает, что играть не хочется?

- Как только раздается третий звонок, ты - уже не ты. Ты делаешь шаг на сцену, попадая в полоску света или темноту, - и твоя жизнь преображается. Ты уже не властен над собой. Профессия странная, она ведь предательство в себе заключает: когда ты снимаешь свою одежду, оставляешь свои привычки, ты, по сути, предаешь самого себя, становишься кем-то другим, причем совершенно не обязательно хорошим.

- Накладывают ли на вас отпечаток дурные качества сыгранных персонажей?

- Думаю, в каждом человеке всякого намешано. Нормальные люди просто стараются изживать в себе дурные качества, а другие выставляют их напоказ. Менять надо характер, чем-то поступаться, думать не о себе, а о ком-то другом. До тех пор пока человек готов меняться, узнавать что-то, он не стареет. Я в этом году первый раз на парашюте полетела, на пляже с причала. Летела над морем. Ощущение дивное! Я могла бы быть летчицей.

- Какой вы себе видитесь?

- Думаю, что я не сахар. У меня характер упругий.

- А окружающие что говорят?

- У нас, чтобы к тебе хорошо относились, нужно по крайней мере... умереть. Тогда все начинают страдать, все становятся твоими друзьями, а пока ты живешь... О!

- Вас предавали?

- Из того, что я помню, - один раз. Я до сих пор с этим человеком не общаюсь. При том, что она подходила ко мне в Прощеное воскресенье, не могу переступить через себя. Я предательство не выношу больше всего в жизни. Это значит, что ты остаешься без тылов, что построил свой замок на зыбучих песках. И у тебя в жизни ничего не остается.

- О чем вы сожалеете?

- Возможно, это покажется самонадеянным, но я ни о чем не жалею. Я много видела, много просмеялась и прострадала... Почувствовала объем жизни и не отказываюсь ни от одного своего дыхания.

Поделиться с другими!
Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям!
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта