Ах, сенокос, сенокос…
- Так вот, весной да зимой мы на сплаве да в лесу, а летом нас на сенокос гонили. На острова, ближе к теперешнему Северодвинску. Сенокос до глубокой осени шел, до самого снега. Уйдет прилив, мы сена накосим на пожне – прилив придет, и все его затопит. Вот и ходим, из ледяной воды сено спасаем. А как одеты-то? В платьишках, без штанов… на ногах что-то вроде сандальев кожаных веревочкой привязано. Вот не поверите, чтобы ноги согреть как-то, выйдем с девками на берег да стоя выссымся, чтобы ссака-то теплая по ногам пробежала… До того мы все простужены были, что у нас и месячных не было. Я в двадцать четыре года замуж вышла – у меня еще два года месячные не шли. Вот как ухайдакало нас!..Возвращение младшей сестры
А потом война началась. Мы опять в лесу, а мою тринадцатигодовалую сестренку Полинку угонили к карелам на оборонные работы. Мама до чего доплакала о ней без меня. И вот я как-то зимой из лесу домой приехала на денек. Вечером уж стали спать валиться - кто-то колотится на крыльце. Поглядели в окошко – женщина в тряпье одетая стоит. А тогда нищенок много по деревням ходило. Мама говорит ей через дверь: - Извини, подружка, но подать-то нам нечего. Сами голодом сидим. А та все стоит да колотится. Мама мне и говорит: - Вон там, Зоя, редина последняя. Возьми, отрежь кусочек редьки, солью посоли да дай нищенке-то. Я двери-то открыла, а нищенка мне на плечи пала да заплакала. Оказалось, это наша Полюшка от карелов домой пришла, от холода слова сказать не могла. Тогда указ вышел, что всех несовершеннолетних домой отпустить. Она, сердешная, намыкалась в дороге. Вся в тряпье одета, каждая тряпица веревочкой привязана. И вся во вшах. Мы раздели ее на повети, вшиву-то одежонку скинули… Ой, вспомнишь так!..Суженый-ряженый
Всю войну я по лескомам с девками проходила. Да по сенокосам. Осенью 1945 года с сенокоса пришла – уж снег выпал – надо опять в леском собираться. Я ревом ору – неохота в лес идти! Матери говорю: хоть бы замуж кто взял, чтобы в лес не ходить. Замужних-то, вишь, не всех брали. А к матери одна цыганка все заходила, хорошая така цыганка. Мать ей картошки той же дает, а она матери добрым советом поможет. И вот цыганка-то на ту пору и пришла. Мать говорит: -Ну-ко, погададай, вон, Зое, скоро ли она замуж выйдет… Цыганка свое колечко золотое в стакан с водой опустила, пошептала чего-то… И велела мне глядеть в стакан: ежели лицом там мужика увижу – за своего деревенского замуж выйду. А увижу спиной – за чужого. Я спину увидела. А цыганка еще в стакан поглядела да и говорит матери: - Завтра твоя Зоя замуж выйдет. И вот завтра, глядим, идет по дороге, по деревенской улице военный. И он к нам заходит, просит, чтобы его чаем напоили. Тогда ведь это запросто было. Мама стала его расспрашивать. Сам военный из Чуб-Наволока к нам в деревню Свинец пришел в сельсовет регистрироваться. А дома, говорит, у него мать больная да изба пустая. Сам-то он с войны, израненный весь. Спрашивает у матери: нет ли тут у вас, в Свинце, девки какой, чтобы посвататься, – одному-то худо жить. Мать стала их в уме перебирать, а он на меня показывает: дочь-то ваша не замужем? Не пойдет ли за меня? Мать говорит: - За своего бы деревенского отдала, а за чужого боюсь. А я тут встала, да и говорю: -Пойду, мама, и за чужого. И мы за час какой-то сговорились, и пошла я в тот же день с этим военным в Чуб-Наволок. Так мне этот лес надоел, что я готова была хоть за старика старого замуж выйти. А тут всего-то и постарше меня на шесть годков.После свадьбы
Пришли мы в Чуб-Наволок с будущим муженьком моим, Василием Александровичем. А там у него тетка жила. Тетка нам кое-чего собрала на стол. Так и свадьбу сыграли. А утром встали, печь не топлена и затопить нечем: дров нету, хлеба – ни корочки. Мы встали с Васей, оделись, взяли топоры да пошли в лес сырой олешняк на дрова рубить. А тетка с лопатой пошла на колхозное поле, где летом картошку садили. Копала-копала там, накопала из-под снега картошин пять мороженых… Затопили мы печь да эту картошку на противне испекли. Она вся в кашу расползлась… Черная такая каша, невкусная… Так вот мы и жить начали с Васей. Я стала работать в столовой в Чуб-Наволоке. Сперва-то там людей тюлениной кормили. Два года первые замужем я и не беременела – месячных совсем не было. А потом будто приходить в себя стала. Пятерых детей мы с Васей нажили. Год уж, как похоронила его… Сейчас-то жизнь трудная, да ничего, хоть в теплой квартире – не в лесном бараке. Дети все-таки, как могут, помогают. Мне вот восемьдесят годков стукнуло, а пожить еще охота… Рассказ пенсионерки Зои Ивановны Латухиной, жительницы г. Архангельска, записал Александр РосковВернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
