 |
| Фото Антона Бурдейного |
В напоминанье поколенью, Не знавшему войны, Поставим памятник тюленю На берегу Двины.
К 12 часам на набережной в районе Вечного огня собралось очень много северян. Двина в штормовую погоду с сильным ветром и дождем была похожа на Белое море, родильный дом гренландского тюленя. У памятника стояли и те, кто не понаслышке знает, что такое промысел тюленя в сороковые годы, и те, кто ел его сало и жир, покупая их на рынке, в магазине или получая по карточкам с литерами УДП - «усиленное дополнительное питание». Шутники расшифровывали аббревиатуру так: «Умрешь днем позже». И умирали в Архангельске тысячами. Как и в Ленинграде, прямо на улице или в холодных квартирах. Но очень многие спаслись благодаря и мясу, и катаркам (ластам) зверя, которые в поджаренном виде тоже шли в пищу. Кусочек сала со спичечный коробок можно было обменять на такой же кусочек хлеба или мыла. Вот цена тюленины. Наш зверь, который ныне в бронзе на гранитном постаменте, помогал и ленинградцам. Мясо тюленя до войны имело неограниченный спрос в лагерях - «исправительно-трудовых». В войну за счастье было его есть и незаключенным. Да и после 9 мая 1945 года голодуха не скоро прекратилась. Опять же тюлень выручал. Вкусна ли была тюленина? По большинству рассказов архангелогородцев, вкусна, потому что выбирать не приходилось: суп из крапивы, немного хлеба (норма сокращалась до 125 граммов), картошка, жмыхи, тюленина. - В мое детское время мальчишкам ранцы делали из тюленьей кожи, девочкам - сумки для книг. Старушки покупали сумочки разные. Шкуру тюленя выделывали хорошо, и все эти вещи смотрелись, - рассказывала мне исследовательница Севера гордость Архангельска Ксения Петровна Гемп. В Великую Отечественную стало не до сумочек. Шкуры шли на кожевенные предприятия, где перерабатывались в изделия для пошива сапог, ботинок, тапочек. В этих тапочках ходили солдаты, лечившиеся в госпиталях. Многие сотни тонн сала перерабатывались в медицинский и пищевой жир на Лайском жирзаводе. Отгружали жир в города страны - в госпитали, больницы, детские учреждения. Без сомнения, тюлень помог нам победить. Тюленя надо было добыть… На промысел его - на ледокольный и на прибрежный (так называемый кустарный) - выходили на лодках-ледянках поморы из Мезенского, Онежского, Приморского районов. Бывало, что в деревнях едва не одни дети и престарелые оставались: другие жители - промысловики-мужчины, получившие «бронь», женщины и девушки - были в море. В Койде, Майде, Долгощелье, Ручьях, других деревнях памятны названия ледоколов - «Дежнев», «Леваневский», «Северный ветер», «Ленин», «Молотов», «Прончищев», «Г. Седов». Они брали на свои борта сотни зверобоев, которые добывали по 100 и больше тысяч голов тюленя разных возрастов.
Уже спадала холодина, И время двигалось к весне, Кончалась зимняя путина, Но прибавлялось дел вдвойне. Гадали-думали в колхозе: Ведь ледокол не будет ждать - Из стариков и баб кого же На зверобойку посылать?
Так писал после войны долгощелец Ф.Я. Широкий. Промысел зверобойный опасен. Добытчики в разводьях «купались». (Впрочем, вот же русские люди - некоторые специально в воду плюхались, чтобы 100 граммов спирта получить.) Некоторые погибали. В том же Долгощелье помнят имена пятерых промысловиков, не вернувшихся домой с «кустарки». Это Илларион Федорович Широкий, Мария Буторина, Иван Васильевич Буторин, Александр Степанович Широкий, Федор Андреевич Вешняков. Льдину вместе с ними унесло далеко в море… Их земляки долго видели во снах, как жгли в кострах багры и тюленье сало, обогреваясь в ожидании ледокола, который не мог подойти к зверобоям, потому что его зажимали льды. Женщины вздыхали облегченно, очнувшись от сна, в котором снова взбирались по штормтрапу на высокий борт ледокола, покинув ненадежное свое убежище-ропачок, где не шевелясь стоять надо было. Поморка из Майды Ольга Дмитриевна Малыгина рассказывала мне: «Я на «Дежневе» за тюленем плавала. Большой был ледокол, тихой. На фронте побывал, дак весь на заклепках… Я зверя в кучи волочила, в сетки клала, которые паровой лебедкой на судно поднимали. Бить тюленя бедного тоже приходилось. На него багор поднимут - он плачет…» Или вот воспоминание жителя Мезени Аркадия Егоровича Кузина: «Группы наши, по 30 человек, строем ходили, шаг в шаг, чтобы если в воду попасть, так не всем. Спать я на ходу научился, как солдат. Вставали-то ведь на ледоколе рано, в четыре-пять утра. Со льдинки на льдинку прыгаешь - сейчас вспомнить страшно. Плечи от лямок до сих пор болят: крупный тюлень - до ста килограммов, а к нему цепляли еще до трех детенышей - тащи. Бахилы мои все еще тюленем пахнут…» После войны не раз вспоминали в прессе предложение поэта Жилкина. И деньги даже собирали на памятник. Но дело глохло. Реанимировали идею супруги Лебедевы, руководители организации «Дети, опаленные войной…». Почти пять лет ушло у них на работу. Не все во власти понимали их. Слышали, например, Лебедевы, что общественная организация не имеет права собирать деньги… Слава Николаевич и Галина Кузьминична всё прошли. Настойчиво, настырно, целеустремленно. Рук не опускали, зная, что горожане их поддерживают - и словом, и рублем. И городские власти помогли. Игорь Скрипкин работал как художник и как архитектор. Постарались и строители «Отделстроя». В Архангельске появилось еще одно место, где можно вспомнить тех людей, кто приближал Победу. Здесь можно поклониться братьям нашим меньшим. Отдать должное Лебедевым. Имена всех северян, кто внес свои средства на памятник тюленю, в списке, который помещен в капсулу, положенную в основание монумента. Второй экземпляр списка будет храниться в госархиве Архангельской области.
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта
