Россия не может проиграть

В этом убежден известный кинорежиссер Алексей Герман. Алексей Герман отказывает в интервью известным средствам массовой информации. Но в нашем случае встретиться кинорежиссер согласился: Архангельск для него город особенный, здесь Леша Герман жил в детстве, да не в обычном детстве, а военном. «...Не каждому дана такая «крупноплановость» памяти, когда давние детские впечатления продолжают наполнять собой сегодняшний день, столь резко влияя на выбор тем творчества, героев, характер авторской манеры», - написал о Германе кинокритик Александр Липков. Без этой памяти детства не было бы ни «Двадцати дней без войны», ни «Лапшина», хоть действие его завершается еще до рождения автора фильма, ни «Проверки на дорогах»...

- АЛЕКСЕЙ ЮРЬЕВИЧ, скажите, пожалуйста, что для вас значит Архангельск?

- Хотя я родился в июле 1938 года, Архангельск, который звали во время войны «Доска, треска, тоска», хорошо помню. Отец мой, автор «Наших знакомых», сценарист фильма «Семеро смелых», был большой человек, награжденный перед войной орденом Трудового Красного Знамени. Питерские мальчишки бегали на него смотреть, когда он выходил из дома с орденом. Его знали, любили. Поэтому в Архангельске мы жили в гостинице «Интурист», у нас был свой номеришко. Питались скудно, но если сравнивать с тем, как жила остальная Россия, то я, что называется, пожаловаться никак не могу, а могу только постыдиться.

«Интурист» был набит иностранцами, так называемыми потопленцами - теми, кто шел в конвоях и чьи суда потопили немецкие подводные лодки. Эти моряки ни за какие деньги не соглашались возвращаться домой через Норвегию - ждали, когда их отправят через Владивосток. Это были самые немыслимые люди разных национальностей (вплоть до диковатого вида малайцев), они ходили на высоких каблуках, с гитарами, и все спекулировали. Наши смотрели на них сквозь пальцы - только бы убрались.

Очень интересно вели себя американские офицеры, которые, возможно, геройски проявляли себя в бою. Но было забавно видеть в открытую дверь номера: два мешка, стол, стакан - и американец, в военной форме, продает крупу, сахар. Чуть-чуть дешевле, чем на базаре.

Должен вам сказать, к стыду своему, что я содействовал - в миллиметровых дозах - распространению русского мата. У меня был товарищ, Вовка Масленников (мне пять лет, он постарше), сын директора «Интуриста». Мы с ним за подношение в виде, например, жевательной резинки учили американских матросов ругаться по-нашему. Они очень хотели научиться...

Мне необходимо ощущение собственного присутствия в том времени, о котором рассказываю в фильме. В одном из эпизодов «Двадцати дней без войны» (там, где Лопатин целуется с Ниной Ивановной) по темной улице уходят вдаль солдаты в обмотках; замыкающие колонну несут фонарь со свечой и зачехленные барабаны. Так вошло в картину одно из моих северных воспоминаний.

Помню страшные бомбежки. Не забыл, как сел в телегу, а лошадь, запряженная в нее, взяла и пошла и я проехал весь Архангельск. Я рыдал, прохожие смеялись, нашли меня где-то на окраине.

Один из знакомых отца, летчик, повел меня в кино, сказал к моему удивлению: «Назови меня папой. Если можешь». Я кожей ощутил жуткую тоску этого человека, желание тепла, дома.

Надо сказать, что не наблюдалось единодушного патриотического восприятия войны. Я слышал, как на улицах орали: «Погодите, немцы придут!..»

- Как думаете, мы могли проиграть войну?

- Нет! Никогда!.. Но я абсолютно не согласен с теми, кто утверждает, что мы выиграли войну благодаря полководческому гению Сталина. Россия вообще не может никогда, ни при каких обстоятельствах проиграть войну. Если несчастный маленький Ирак нельзя победить столько времени, имея такую мощную технику, то что говорить о бескрайних просторах России и ее патриотах.

Папа работал в ТАСС и Совинформбюро. Плавал на знаменитом эсминце «Гремящий», у него были боевые ордена. Он приходил на три дня в Архангельск, отписывался и снова уходил. Он чаевничал, очень близко дружил с Антоном Иосифовичем Гуриным - легендой Военно-морских сил всей страны, командиром этого корабля, Героем Советского Союза.

Помню, как меня в первый раз привели на «Гремящий». Гурин приказал молоденькому старшине показать мне корабль. Поэтому гид говорил со мной на «вы». Он показывал мне орудия, дальномеры. Потом с подозрением посмотрел на меня и спросил: «А до скольки вы считать умеете, товарищ?..»

Почти на всех военных кораблях держали собак, кошек - чтоб не так одиноко было людям. На «Гремящем» жил заяц, Пампушка его звали.

Из «Интуриста» нас перевели на Кузнечиху. Однажды в бомбежку я оказался один дома... Архангельск был городом, в котором при бомбежках горели мостовые. Пылали дома, мостовые; небо совершенно красное... Прибежала мама, мне стало спокойнее.

В 1974 году я приезжал в Архангельск, тогда «Интурист» еще работал. Там со мной случилась истерика. Я так хотел найти номер, где мы жили, что заразил своим желанием всех коридорных, они бегали со мной ночью по гостинице, и мы нашли тот номер. Точно под ним по-прежнему была помойка; в войну по ней бегали крысы.

Когда в войне произошел перелом, по разрешению командующего Северным флотом Головко папа забрал меня и маму в Полярное. У нас была своя комната. Соседями нашими являлись военные корреспонденты и военные цензоры. Цензоров на флоте было три, три майора, все - прекрасные люди. Но фамилии - черт подгулял: Шавкин, Визьгин и Моськин!..

Приехал Константин Михайлович Симонов и вместе с папой брал интервью у английского летчика-аса, такого же как Сафонов. Это был лорд. Он говорил Симонову и Герману: вы-де не напечатаете это интервью, потому что у нас разные представления о мире. Вот сейчас вы спросите меня про второго пилота - и все... «А кто у вас второй пилот?» Тот сказал: мол, буду молчать, потому что ответ не станет согласовываться с вашим марксизмом. Журналисты летчика мучили-мучили, потом услышали: хорошо, даете честное слово, что напечатаете? Интервьюеры дали честное слово. «Мой второй пилот - мой лакей. Вы можете понять, что мой лакей - мой друг, награжденный орденами?» Интервью опубликовать цензура не разрешила…

Люди-легенды - Лунин, Фисанович - ходили у нас по лестнице. Над нами жил английский адмирал. Однажды была произнесена фраза: «Сейчас придет Джек». Я думал, что собака, но это был адмиральский повар, славный человек. После войны он прислал отцу книжку с надписью: «Переведите - и будете богатым человеком». Автор той книги - Шекспир.

Иногда наши подводные лодки стреляли на подходе к пирсу, это значило, что они кого-то потопили, и к пирсу мчался автобус с жареным поросенком (поросят кормили рыбой), приезжала большая машина командующего. Арсения Григорьевича Головко очень любили. От матроса до старшего офицера.

У папы был друг - подводник Валентин Стариков. После смерти папы он, вице-адмирал, меня опекал. Основой бесед, которые он со мной проводил, было следующее: «Не лезь к диссидентам». Я их, к слову, уважал, но сам диссидентом и антисоветчиком не был.

Старикова в свое время дико напугали, его Головко спас от посадки. А посадить хотели только за то, что Герой Советского Союза Стариков зашел вместе с английскими моряками в английскую миссию выпить кофе. Головко выкинул Старикова в отпуск, умолял особиста не сажать известного подводника. Кстати, все девочки-переводчицы возобновили с нами знакомство только в 56-м году - после войны они все до одной сели. Мы их увидели беззубыми, страшными...

- Правда ли, что вы называли Симонова дерьмовым писателем?

- Существует такой плохой писатель Володарский, который мог это сказать про Симонова. Назвать Симонова дерьмовым у меня никогда бы язык не повернулся: он был хорошим писателем, а поэтом - превосходным, может быть, слабее, чем Твардовский, которого я оцениваю на уровне Некрасова. Правда, мы с Константином Михайловичем иногда страшно ссорились...

- Когда работали над фильмом «Двадцать дней без войны»?

- Да. Он мало понимал в кино. Иногда требовал от нас убрать то либо се. Мы - это я и моя жена Светлана Кармалита, автор сценария, допустим, северного фильма «Торпедоносцы». Мы сделали еще такой северный фильм - «Жил отважный капитан», про маленькие кораблики. Имели дело с адмиралом флота, который нам очень сильно подрубил сценарий. Мол, почему у нас маленькие корабли, а у англичан большие? Да потому, что так было в войну!

Когда объявили Победу, мы побежали в военторг, но там продавали только гамаки и чемоданы, больше ничего... К пирсу подогнали несколько эсминцев, вышли крупные командиры. С правой стороны стояли английские боцманы с аккордеонами, слева - норвежцы, на коленях, они молились. В центре - наши экипажи. Головко сказал: «Я счастлив, что в годы войны товарищ Сталин поручил мне командовать такими людьми, как вы». И страшно заплакал. Заплакал и отвернулся. Все стали кричать ура… Я это рассказал Герою Советского Союза Вячеславу Балашову - летчику-торпедоносцу. Он ответил: «Ничего подобного не было, ты все выдумал». А поздно ночью позвонил мне: дескать, я созвонился с адмиралом таким-то и с адмиралом таким-то, прости меня, ты прав, а я, очевидно, был такой пьяный, что не запомнил этого…

Из «пьяного» помню, например, что английский адмирал требовал в тот день, чтобы его сфотографировали в обнимку с русской лошадью. У нас была только одна лошадь, которая в бочке развозила воду. Сфотографировали - водовоза сделали буденновским скакуном!

Последнее воспоминание. Я думал, что линия фронта - какая-то воображаемая. Но когда мы ехали из Мурманска на поезде в Ленинград, я увидел километры вздыбленной, перемолотой земли, бетона, колючей проволоки. Эта картина до сих пор перед глазами: как будто километры разбитой Китайской стены. Ощущение вселенской катастрофы.

- Алексей Юрьевич, как думаете, по каким книгам и кинофильмам через годы и годы будут люди судить о «сороковых роковых»?

- Останется Твардовский с «Василием Теркиным». Останется несколько десятков стихотворений; фильм по роману того же Симонова «Живые и мертвые»; несколько других картин, может быть даже моя «Проверка на дорогах», где такая мысль: «Защитите русского человека, пожалейте народ, пожалейте Россию...»

Поделиться с другими!
Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям!
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта