Дедушка Свистун из ПИНРО

Старый профессор не знал морских примет.

Еще совсем молодым парнем в 1935 году в Мурманске я плавал мотористом второго класса на дизельном тральщике РТ-56 «Белуга». Моим основным инструментом было грязное ведро и мешок с ветошью, короче - уборщик по машине. В то время Баренцево море кишело рыбой, и в трюмы шла только крупная и средняя треска, а мелочь тоннами вываливалась за борт. После двухчасового траления подъем трала с уловом в пять тонн считался нормой, но случалось и по пятнадцать тонн брать. Рыбные банки были известны, но количество рыбы на них определяли специальные поисковые тральщики-разведчики.

KОГДА они натыкались на мощный косяк, то давали знать флоту, что, скажем, на Демидовской или Гусиной банке появилась треска. Все тральщики, порою компаниями в несколько десятков, перебегали туда и начинали перепахивать новый район. За нашими вприпрыжку прибегали и конкуренты: немцы, англичане, итальянцы - море было общим.

Так случилось, что «Белугу» решили сдать в аренду на рейс полярному научному институту рыбного хозяйства ПИНРО для научного поиска промысловых районов. В рейс вышел руководитель института профессор Михаил Сомов, крупный ученый, тогда уже немолодой человек, милейший и контактный, типичный питерский интеллигент. Помогал ему специалист по тралам наставник Студенецкий.

Вскоре профессор Сомов стал не столько начальником экспедиции, сколько душой рейса. Вечерами он организовывал чаепития с рыбной закуской, а чтобы не спускаться в нижние помещения, где жил комсостав, обходился резким свистом, который понимался: «Свистать всех наверх - чайник и закусь на столе!»

Наш капитан был человеком вполне современным и вместе с тем до смешного суеверным. Он замечаний «хозяину» рейса делать не смел, но к свисту профессора привыкнуть тоже не мог. «Старый опять ветер высвистывает!» - ворчал он и за глаза прозвал его Дед Свистун.

О закусках Сомова следует сказать особо. В те годы мы шагали к сияющим вершинам. В магазинах было пусто, а полки забиты банками с крабами, но поскольку тогда их есть еще не научились, то душили рекламой: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы».

Когда поднимали трал и там была рыба, Сомов спокойно делал записи, когда же на палубу вываливалась куча грязи, в которой шевелилась всяческая придонная живность, он забирался по колено в самую гущу и подолгу ковырялся там, определяя качество рыбьего корма, а по нему и перспективы промыслового района. Чего там в этой огромной куче только не попадалось: крабы, креветки, всяческие моллюски, из которых вечерами и приготовлялась закуска, к которой приобщал нас ученый, красочно ссылаясь на лучшие парижские рестораны.

Засиживались за этими чаепитиями допоздна, слушая рассказы профессора. Однажды в голодные послереволюционные годы в Питере ему выдали в институте паек махорки, которую он решил обменять на рынке на молоко. Дворник одолжил ему старенький ватник, ушанку, но ученый был сразу схвачен как спекулянт и доставлен в милицию. При составлении протокола, когда вопрос коснулся его должности, он пробормотал: «профессор», а начальник милиции загнул такой монолог, что... слушая «деда», мы корчились от смеха, но пересказать его невозможно по ряду понятных причин. Кончилось тем, что профессора пинками под зад вышвырнули из милиции, но махру вернуть забыли.

Когда он узнал, что ради моря я прервал учебу, то неожиданно стал проявлять ко мне ласковое внимание: деликатно журил, увещевал... Оказалось, что его сын Михаил, несколько старше меня, тоже бросил учебу, уехал в Ленинград, где пошел работать токарем на завод. Сомов это рассматривал как семейную трагедию, остро переживал и тогда еще не знал, что его сын Михаил Михайлович сделает блестящую карьеру ученого. Профессор, лауреат всяческих премий, Герой Социалистического Труда, организатор экспедиций в Антарктиду, он будет греметь на весь мир. Так и не узнал старый профессор Сомов, что их фамилия будет увековечена - сейчас по морям земного шара ходит научно-исследовательское судно «Михаил Сомов».

... Вернемся к рейсу, с которого начали. Окончился он для нас обоих не лучшим образом. Мы возвращались в Мурманск при сильном попутном шторме. Экипаж готовил судно к приходу в порт, в машине тоже чистили, драили все, что должно блестеть. Я сидел на верхних решетках и ветошью убирал грязь с крышек цилиндров, зазевался и сунул большой палец под ограничитель тяги выхлопного клапана. Удар пришелся по кончику пальца, кожа лопнула, и ноготь встал вертикально. Весь в крови, я дополз до мостика, где как могли забинтовали руку. Я лежал на диванчике за штурманской рубкой и слышал, как капитан сказал:

- Позовите Деда Свистуна, он в войну фельдшерил!

Прошло немного времени, при повороте на новый курс судно получило дикий крен, я вылетел с дивана на палубу. Матросы подняли и водрузили меня обратно. Тут на мостике раздался взволнованный голос профессора Сомова:

- Что стряслось, мои дорогие?

- Да моторист руку куда-то сунул, палец раздавлен!

После смены курса качать стало дико, я сползал с дивана, было муторно и от качки, и от боли в руке. Вдруг капитан громко приказал:

- Срочно наверх старпома с сердечными лекарствами!

Не хотелось верить, но мелькнула мысль: «Неужели я так плох?»

Все оказалось иначе. Матрос ворвался в каюту Сомова, чтобы вызвать его на мостик, в момент сильного удара волны. Пожилой профессор торопливо карабкался по трапам на верхний мостик, где сразу поскользнулся на луже моей крови. Избыток неожиданностей оказался чрезмерным, он схватился за сердце и сполз по переборке на палубу штурманской рубки - вот для чего потребовались сердечные капли.

На другой день к причалу Мурманского рыбного порта подогнали «скорую помощь». Меня высадили у поликлиники, а профессора Сомова надолго положили в больницу лечить от инфаркта.

...Через много лет, в годы войны, я встретил в Архангельске милейшего Деда Свистуна - он был стар и плох, жаловался на сердце. Меня же остро кольнуло чувство вины, ибо именно себя я считал виновником его первого инфаркта.

Поделиться с другими!
Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям!
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта