Взрослая планида Коли Лупачева

Немногим архангельским мальчишкам военной поры довелось стать полярниками, но для каждого из них эти годы стали временем возмужания

По моему убеждению, тема военного Архангельска полно и по-настоящему еще нигде не звучала. Именно потому она интересна не только профессиональным историкам и краеведам, но и не может оставить равнодушными тех нынешних современников, кому дорого прошлое Отечества. Даже самые полные архивы не могут сохранить нам многих человеческих и бытовых деталей времени.

ПОТОМУ сегодня нам дорого каждое свидетельство, каждое слово живых участников. Вот отчего среди многих событий в жизни Николая Ивановича Лупачева мне показались любопытными его воспоминания о войне, точнее, рассказ о том, как отразилась она в судьбе архангельского мальчишки.

Как кончилось детство

Войны мальчишки не боялись, по крайней мере, в самые первые ее дни. Николай Иванович так и сказал: «Началась война, я чуть «ура» не кричал. Как же, ждали, что будет как в песне: «Полетит самолет, застрочит пулемет...» Самолеты действительно вскоре прилетели. Правда, первые бомбежки немцами Архангельска не были массированными и вызывали скорее любопытство, нежели чувство страха. Если вспомнить, что и взрослые были убеждены в скором и победоносном завершении войны, то представления и восприятие подростка не покажутся такими уж бездумными.

Жестокие черты времени стали проступать позже, когда начались перебои с хлебом, на улицах становилось все больше людей в военной форме и, наконец, слово «мобилизация» вдруг приобрело конкретный смысл.

Отец Коли Лупачева работал завхозом в лесном техникуме. Его мобилизовывали дважды. Первый раз - на оборонные работы, которые велись в тыловой полосе Карельского фронта.

В тот день пароход «Вытегра» принял на борт с полтысячи архангельских мужчин, в одночасье вызванных повесткой. Особых сборов не устраивали, их даже не предупредили, куда и на какой срок отправляют. На морском вокзале шла посадка на судно. Провожающие толпились на площади - женщины, дети, старухи, - рев стоял такой, что его слышали с речной переправы на Кегостров...

Отец вернулся только в декабре. Их пароход, шедший из Кандалакши, застрял на Березовом баре. Ледоколов не хватало, и судно простояло во льдах несколько дней. Съестные припасы быстро кончились, ведь все рассчитывали, что рейс продлится суток двое. Среди пассажиров начался голод, болезни. Тогда те, кто был здоровьем покрепче, решились сойти на лед и двинулись к берегу. Ближайшее жилье располагалось в деревнях Лапоминке и Чижовке. Оттуда самые отчаянные побрели на Экономию.

Дома отец появился изможденный, продрогший. Встреча вышла без радостных объятий на пороге: «Ко мне не подходите - на мне вши». Вся поношенная одежонка «бойца трудовой армии», как и суконная кепка с наспех пришитыми «ушами», тут же полетела в печку.

Несколько месяцев затем отец проработал плотником в Архангельской гидробазе, пока не пришла новая повестка, призывали уже на фронт. Полк формировали на лесозаводе имени Молотова. Отца определили в минометную роту.

Воевать ему довелось под Ленинградом. Письма в семье Лупачевых получали регулярно. Если не считать строк, вымаранных цензором, обычные письма, хотя положение на фронте становилось все хуже и хуже. Видимо, отец не хотел ничем тревожить своих домочадцев. Однажды сообщил, что ему присвоено очередное звание.

Он погиб в марте сорок второго. Похоронка пришла на майские. Тот день врезался в память Николая Ивановича на всю жизнь: он пришел из школы, обессиленные горем мать и младшие рыдали в один голос: «Коленька, не бросай нас!» Вот так детство и кончилось, теперь он оставался за старшего.

Маленький остров Жижгин

Летом сорок второго по Архангельску пронесся слух, мол, набирают пацанов в экспедицию на заполярные острова, собирать птичьи яйца - продуктовый довесок к скудному рациону питания тыловых госпиталей. Во второе военное лето город и в самом деле уже голодал. Для многих мальчишек это была возможность хоть как-то пропитаться, к тому же немного подзаработать. Коля Лупачев, как и многие его сверстники, решил «завербоваться». Документы на них оформили быстро, без задержки посадили на пароход. Но заполярных скал ребята так и не увидели. Можно сказать, их обманули, когда высадили на небольшой, продуваемый всеми ветрами беломорский остров Жижгин. Здесь не было птичьих колоний, но зато имелся водорослевый заводик. Вот на нем и пришлось работать. За взрослую порцию похлебки, которой кормили два раза в сутки.

На полосе прибоя подростки собирали выброшенные штормом водоросли, сортировали, затем пережигали их. Ребятам постарше даже доверяли лодки, на которых они выходили с драгами в море. Работа для взрослых мужиков, очень тяжелая. На жестких прибрежных камнях хлипкие «скороходовские» ботиночки Коли быстро развалились, взамен выдали ему «бэушную» обувку, но и ее тоже хватило ненадолго. Чуть больше месяца прошло, а ноги оказались разбитыми в кровь. Его пожалела местная фельдшерица и подписала справку «на освобождение». Ближайшим рейсом каботажного пароходика «Карелия» Коля Лупачев вернулся в Архангельск.

Он устроился на 22-й лесозавод, где на сортировочном участке работала его мать. Здесь подросткам поручали собирать для погрузки на лесовозы так называемый мелкотоварник - все пригодное, что остается после обработки леса на брус и доски. Зарплаты в 115 рублей хватало, чтобы выкупить пайку хлеба сверх карточки.

В Архангельске уже лютовал голод. Жить становилось все трудней. У гидробазы, где до призыва на фронт работал отец, имелся собственный флот - небольшие парусно-моторные суденышки. Вот на них и попросился Коля Лупачев. Но ему отказали - он не подходил по возрасту, а когда наконец исполнилось шестнадцать, на базе не оказалось судов - все они уже отправились работать в море. Однако не помочь сыну погибшего фронтовика тоже не могли и Колю приняли разнорабочим в маячную мастерскую.

Только после зимовки, по весне сорок четвертого года, когда в гидробазе начали набирать команды, его определили учеником моториста на «Норд». Летом Архангельск снарядил и отправил на далекий Диксон сразу несколько своих судов - «Норд», «Полярник» и небольшой лоцмейстерский катер. В Двинской губе их взяли под охрану «эскаэрчики», и они пошли.

За час до рокового рейса

Диксон военной поры. Край земли и крайняя стужа. Несколько кораблей Карской ВМБ, полярная станция и аэродром Главсевморпути, порт, угольный бункер на острове Конус, промысловая фактория. И одна на всех гауптвахта. Как для служивых, так и гражданских. В Дальней Арктике климат жестокий и порядок строгий. А тут еще и война.

Заканчивался август. Парусно-моторный «Норд» уходил на лоцмейстерские работы в шхеры Минина и архипелаг Норденшельда. Коля Лупачев был зачислен в его экипаж. За час до выхода старпом «Норда» М.М. Шиллинг решил взять в рейс своего пасынка Георгия Литвиненко. Он был сверстником Николая, и специальность у него значилась та же. Тогда и сделали рокировку: Литвиненко - на «Норд», Лупачева - на «Полярник». Боцман Рогачев сам перевез Николая на новое судно. Потом «Норд» ушел, позднее снялся с якоря и «Полярник».

Сначала они пошли в пролив Вилькицкого, но там, оказалось, крепкий лед. Попихались было в нем да и повернули в шхеры Минина, где стали делать промеры. Неожиданно прилетел наш гидросамолет и сбросил парашютик с красным флажком, а это знак - немедленно сниматься с точки. Тогда снялись и побежали на Диксон, а самолет так и кружил над ними весь переход. Пока шли, все гадали, где и с кем беда стряслась? Когда пришли, узнали - погиб «Норд».

Послевоенные архивы сохранили подробности его последних часов. В районе полуострова Заря «Норд» подстерегла немецкая лодка U-957. Торпед фашисты не тратили, всплыли и расстреляли из орудия деревянное суденышко. Первым же снарядом «Норду» снесло рубку, после второго попадания бот загорелся и вскоре затонул. Из воды немцы подобрали только четверых: лейтенанта по фамилии Скоморох, обожженного боцмана Рогачева, маячного мастера и юнгу. Фашисты доставили их в Норвегию. Там моряков отправили в концлагерь, а дальше их следы затерялись. В архивных документах значилось - юнга. Быть может, это был Литвиненко?

И конечно, ничего не мог знать о грядущей трагедии старпом Шиллинг, когда брал на борт «Норда» пасынка Жорку. И Коля Лупачев не знал, и вообще никто на Диксоне не ведал. Кому и как судьбу искалечить война решала. Такая планида.

Ледокол «Северный ветер»

Он пришел на Диксон в сорок пятом, завернул, двигаясь с востока. Новейший американский дизель-электрический корабль, совсем непохожий на наши броненосного вида ледоколы с парой высоких труб. Утром Николай глянул в иллюминатор, удивился - уж не крейсер ли какой на подходе? Когда корабль пришвартовался, разглядел его наименование на русском и английском - «Nordwind», «Северный ветер». Диксонские моряки побежали рассмотреть корабль поближе. В экипаже его нашлись общие знакомые, они и провели на борт ледокола, чтоб его показать.

Много удивительного для себя открыл в тот день моторист Николай Лупачев. Корабль, как говорится, весь на электричестве. Даже зажигалка, вмонтированная в стол в каюте механика, и та электрическая! Под ходовым мостиком ледокола - «инженерная комната», откуда дизеля и электромоторы запускались, приборов - не счесть! Четыре машинных отделения. Дизеля у ледокола оборотистые, это не паровая машина, и на корабле непривычный гул стоял. И вот что еще поразило: из дерева только палубный настил да рамки портретов партийных вождей в столовой команды (это уже наши сами повесили), а так - кругом металл! Иными словами, мощный рациональный корабль американцы построили, но как бы жесткий, без души, - машина, которая домом моряку быть не может.

Некоторые порядки тоже удивили. Скажем, ледокольный буфет, где после вахты американцам можно было пропустить рюмочку. И продавался там настоящий коньяк, армянский, 200 рублей. Цена несусветная, конечно, но было во всем этом нечто от роскоши уже забытой мирной жизни. Мужики подумали-посоображали, скинулись да и купили бутылку, одну на нескольких.

Прощайте, суровые дни

На Диксоне Николай Лупачев провел несколько зимовок. Сначала с экипажем «Полярника», потом на лоцмейстерском катере. На зимней стоянке сорок пятого года его опредилили в камбузную команду.

Радиостанции на Диксоне стояли мощные, и полярников новостями с Большой земли снабжали исправно. Никто уже не сомневался, что будет Победа. Но известие об окончании войны он проспал: допоздна читал книжку. Его растолкали уже в девятом часу - готовь праздничный обед, это значит, чтобы обязательно было какао. Спросонья он не понял почему. Ему сказали: послушай радио.

Вскоре по местной трансляции объявили: на территории порта состоится торжественный митинг, и всех будут снимать на кинопленку. Ребята надели все чистое и побежали в порт. Действительно, там состоялся митинг, и на самом деле снимали кино: по поселку ходил дядька с аппаратом. Они даже несколько раз забежали вперед него, чтобы попасть в видоискатель кинокамеры. Уж очень хотелось «запечатлеться для истории» в ее самый счастливый день.

Но с Диксоном Николай Лупачев расстался только через два года. Глубокой осенью сорок седьмого года в заполярный порт пришел пароход «Ржев». На нем плавал двоюродный брат отца, который и забрал Николая с собой.

Потом сложилось так, что плавал он в Мурманске на рыбном тральщике и на буксире, строил в Сибири железную дорогу, семнадцать лет отработал на поселковом рыбозаводе на берегу Чешской губы, оставшийся до пенсии срок - на Севмаше, но в Дальнюю Арктику уже не возвращался.

За кормой «Ржева» исчезали, таяли неприветливые таймырские берега. С ними навсегда уходило суровое отрочество одного из многих маймаксанских парнишек военной поры.

Поделиться с другими!
Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям!
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта