Завтра была война

Детство окончилось внезапно, когда мы играли в Чапаева

В мае 1941 года я окончил четыре класса начальной школы, что находилась на углу набережной Фонтанки и улицы Пестеля в Ленинграде, с похвальной грамотой. Мой отец, Сергей Павлович Щетинин, работавший тогда редактором многотиражной газеты «Ждановец» на Северной верфи, отправил меня на летние каникулы в «свой» пионерский лагерь «Кировский городок», что находился в густых лесах под Лугой.

До отъезда в пионерлагерь мы, пацаны, коротали время во дворе, где до темноты занимались играми: в «ножички», в «12 палочек», играли монетами, в пристенок и в биту, а также в лапту и волейбол, в «казаки-разбойники» и в прятки, крутились на турнике и хороводили с песнями... Один хор пел: «А мы просо сеяли, сеяли...» Другой: «А мы просо вытопчем, вытопчем...»

Когда вечерело, открывались окна, из которых родители кричали: «Петька, иди домой ужинать. Уже поздно!» Или: «Вовка, иди домой, жрать будешь!»

Жили дружно, делились всем, что прихватывали из дома: пирожками, печеньем. А сына дворничихи, которого почему-то все звали «тити-мама-папа», жившего в подворотне и всегда голодного, потчевали пирожками, бутербродами или фруктами, всем что бог пошлет.

Но самыми азартными играми были «в Чапаева», «в белых и красных», «в войну». Сражались на палках, бросались врукопашную...

Шаг из детства

После поражения республиканской Испании мы все чаще воевали против «фашистов», которые олицетворяли зло, и горланили:

Внимание, внимание,

На нас идет Германия!

Германия нам нипочем -

Ее развалим кирпичом!

В день отъезда в пионерлагерь дети собрались у трамвайного кольца на месте нынешней Комсомольской площади.

Погода была жаркая. Все были в белых рубашках: младшие - со значками октябрят, старшие - в красных галстуках. На головах пилотки-испанки с кисточками, на ногах - сандалии. Вместо брюк, которые сейчас носят малолетки, у нас были трусы-шорты или брюки, за что нас называли американцами или графами.

От Автово под барабан, с песнями пошли пешком к Балтийскому вокзалу. Там - по вагонам, поездом до Толмачево и через густой лес опять пешком добрались до голубых корпусов «Кировского городка».

Наступили счастливые дни. Каждый день мы ходили в походы, пели у пионерских костров, играли в мяч, купались и загорали. Дисциплина была полувоенная - строгая. Например, курение рассматривалось как преступление; шум во время сна или «мертвого часа», опоздание в столовую или на пионерскую линейку, оскорбление девочек карались наказаниями вплоть до исключения из лагеря.

«Хорошо детворе ленинградской живется:

Льются песни по тихой реке,

На лугах и в лесах, в голубых корпусах,

В нашем «Кировском городке»...

В воскресенье, как обычно - родительский день. 22 июня 1941 года мы ждали родителей из Ленинграда. Дети прибрали свои комнаты, подмели территорию лагеря, набрали букеты полевых цветов. Искупались в реке, причесались, оделись в парадную форму. Не успели пообедать, как горнисты протрубили большой сбор. На пионерской линейке нам объявили, что началась война с фашистами и лагерь переходит на военное положение. По окружности лагеря установили боевые посты, старшеклассникам выдали карабины «ТОЗ-8» и расставили по корпусам. Опустили шлагбаум у входа в лагерь, без знания пароля никто не мог к нам прийти. Приехавшие родители топтались у шлагбаума с надеждой, что их пропустят. Моя мать, обычно разговорчивая, тоже молча стояла в толпе за оградой. Увидев меня, она сунула мне пакет с гостинцами и заторопилась на поезд, сказав, что отец пошел в военкомат проситься на фронт добровольцем. Надо собрать вещи.

Обескураженные дети разошлись по корпусам. Воцарилось необычное молчание. Ночью было не уснуть. А наутро нам сыграли подъем и вместо построения на линейку объявили тревогу и погнали в лес. На следующее утро - то же самое, только с нагрузкой. Пионервожатые заставляли нас брать с собой в поход одеяла, полотенце и подушку. В лесу научили ставить палатки, надевать противогазы, перевязывать раненых. Старшие ползали по-пластунски, бросали гранаты, учились штыковому бою...

Отступать некуда, но мы бежим

Фронт быстро приближался к Луге. Ленинградские женщины и добровольцы рыли окопы, создавая Лужский оборонительный рубеж. Возводили убежища в 150 км от Ленинграда. В конце июня поступило распоряжение властей: эвакуировать из города четыреста тысяч детей. Опустел и «Кировский городок». На поездах и автомашинах нас привезли в Ленинград и разместили в школах в районе Нарвских ворот. Здесь мы ждали эвакуации.

Утром 5 июля построили и под барабанный бой повели к Витебскому вокзалу:

Старый барабанщик,

старый барабанщик,

Старый барабанщик

долго спал.

Вдруг проснулся,

перевернулся,

Всех фашистов разогнал!

Город принял грозный вид: в небе висели аэростаты, окна домов заклеивались крест накрест бумагой, чтобы при бомбежке не вылетели стекла. На улице было много военных и гражданских с противогазами. По дороге к Витебскому вокзалу некоторые дети сбежали домой. Часть расхватали родители. При посадке в поезд была толкучка. Мы с одноклассником Геней Креневым попали в один вагон. Поехали. Часто останавливались: ждали налетов фашистской авиации. Увидели многочисленные воронки от бомб вдоль насыпи на станциях, сгоревшие вагоны. Пионервожатый сказал, что удалось эвакуировать больше ста тысяч детей, но многие попали в немецкий плен. Мы не знали, что нас везут навстречу отступающей Красной Армии.

Где-то за станцией Батецкая по пути к озеру Селигер поезд остановился. Впереди фашисты разбомбили эшелон с детьми.

Все высыпали из вагонов и стали играть в войну. Дети есть дети. Внезапно паровоз гудками объявил воздушную тревогу. Мы побежали подальше от эшелона: кто в лес, кто в овраг или воронку.

«Юнкерсы» сбрасывали бомбы и пикировали на эшелон. Вой, грохот, столбы земли и огня. На моих глазах разлетелся стог сена, в котором прятались дети. По ним стреляли пушки, строчили из пулеметов. Было много жертв. Убитых и раненых до темноты грузили на подводы местные колхозники. Ужас!!!

Дальше путь поезду был отрезан. И ночью без сна через лес мы пошли к Селигеру вместе с обозами беженцев...

Если бы не задержали «Блицкриг» на Лужском рубеже, нам тоже пришлось бы оказаться в плену у фашистов.

...С рассвета, немного отдохнув на обочине дороги, мы, голодные и грязные, поплелись по пыльной дороге. С тех пор я путешествовал, оставаясь самим собой, без родительского присмотра.

Дорога на Валдай была забита подводами и машинами с ранеными, а потные солдаты-красноармейцы обгоняли нас, детей, быстрыми шагами. У многих из них не было оружия. В деревнях вдоль дороги крестьяне выносили беженцам воду из колодцев, молоко, хлеб. Иногда ребятишкам доставались яблоки, помидоры, огурцы...

Пионервожатые бросили нас и тикали самостоятельно. По дороге узнали, что немцы заняли Толмачево. В Валдае нас накормили горячей пищей и посоветовали бежать на восток к Ярославлю, Рыбинску, Москве, так как бои шли уже под Новгородом и враг скоро будет здесь, у озера Селигер.

Пыльные и рваные мы добрались до железной дороги Москва-Ленинград. Генька куда-то исчез. Вдвоем с Пашкой Косяковым попробовали сесть в госпитальный поезд. Не удалось. Ночью тихо шлепал какой-то товарняк. Вскочили на подножку, поехали. Поезд тащился мимо Бологого, Угловки, Вишеры. Станции были разрушены. Поезда, лежащие на краю дороги, разбиты.

Сквозь щели вагона замелькали названия: Любань, Колпино. Остановились на Ленинградской товарной и разбежались по домам. Генька - на Васильевский остров, я - на Фонтанку. Кто мог подумать, что враг у стен Ленинграда?

У меня дома, в коммуналке, никого не было. Все эвакуировались или пошли на фронт. Мать с трехлетней сестрой Светланой направилась в Кировскую область, отец денно и нощно работал на заводе, не приходя домой. В доме было несколько ребят, тоже оказавшихся беспризорными. Мы провели рейд по пустым квартирам в поисках еды. Нашли картофельную муку, постное масло, какую-то крупу. Благодать! Буржуи!

Восьмого сентября был страшный налет немецкой авиации. Первые бомбы упали на наш район, разрушили на заднем дворе конюшню и жилой дом, убив всех оставшихся жителей, в том числе моего одноклассника Володьку Минаева. Фашисты перерезали Октябрьскую железную дорогу, взяли Шлиссельбург. Ленинград оказался в блокаде. Связь с большой землей была только через Ладожское озеро, ее осуществляли корабли Ладожской флотилии и Северо-Западного речного пароходства...

Из блокады в юнги

...Снег выпал рано. Бродяги-беспризорники грелись у печек, топившихся обгорелыми после бомбежки досками. Каждый день хотелось есть и попить горячего. Узнав, что я в Ленинграде, батя приехал на машине домой и устроил меня в интернат, где были мальчишки и девчонки от 5 до 15 лет. У каждого была кличка. Дом был превращен в монастырь - ни выйти, ни войти. Перед дверьми дежурили сторожихи. В бомбоубежища нас гоняли все реже. Когда наступили крепкие морозы, и вовсе прекратили пускать на улицу.

Кормили все хуже и хуже. К новому году давали по кусочку хлеба, чуть-чуть какой-то каши, заварухи. Чтобы не хныкать и скрыть боли в брюхе, все лежали, укрывшись потеплее чем попало.

Ночью бегали большие черные крысы, которые могли загрызть малышей. Старшие кидали в крыс палки, ложки, камни. Однажды я проснулся, надел пальто, сунул руку в карман, а карман... исчез. Съели крысы. Видно, остались крошки от сухаря. Они съели эти крошки с карманом. Вскоре я ослеп. Загноились глаза. Спирту протереть глаза не было. Преподавательницы мне день-деньской оттирали глаза тряпкой, смоченной в горячей воде.

В какой-то день зрение вернулось и я увидел свободные койки. Чарли Чаплин (прозвище) умер, Бутус тоже, а Доходягу увезли в больницу. В феврале 1942 года умер от голода дед, у тетки съели сына, моего двоюродного брата (нашли в снегу скелет). Батя ушел на фронт.

Из интерната я несколько раз бежал - все хотел отыскать мать с сестрой в эвакуации. Возвращали. Все-таки удалось по Ладоге добраться до Большой земли, где я нашел на аэродроме близ Волховстроя дядю Мишу . Он был командиром эскадрильи. Дядя Миша направил меня в школу юнг речного пароходства, находившуюся на барже, притулившейся к берегу канала.

Там были и голод, и драки. Анархия... Я снова сбежал и после прорыва блокады Ленинграда в теплушке добрался до Финляндского вокзала. Когда же выбежал из теплушки, то сразу попал в руки милиции. Милиционеры обозвали меня шпионом, наподдавали щелбанов, отчего вырос «толоконный лоб», как у попа из пушкинской сказки.

Когда я сказал, что отец командир-политрук и служит на Пулковских высотах, меня вывели из камеры и посадили на лавку. Вскоре приехал отец в новой форме Красной Армии, в погонах со звездочками. На машине добрались домой, где я получил порцию широкого солдатского ремня, а на следующий день был уже у начальника кадров Балтийского экипажа мичмана Володина.

Службу тянули наравне со взрослыми, даже суровее, потому что «салаг» в увольнение не пускали. Получив специальность рулевого-сигнальщика и по совместительству баталера на Соловецких островах (тогда это было мрачное место, ассоциирующееся со СЛОНом - соловецким лагерем особого назначения), я стал воевать...

Сначала оказался на линкоре «Октябрьская Революция» вместе со своим другом Колей Корниловым. Будущий писатель Валентин Пикуль попал на эсминец Северного флота. Стали знамениты бывшие соловецкие юнги: солист театра оперы и балета Борис Штоколов, Александр Ковалев, закрывший в мае 1944 года грудью пробоину в моторе торпедного катера. Его именем назван теплоход...

Ленинград - город-герой, в июле должен проводить юнг, уезжающих поездом в Архангельск. Там они сойдут на госпитальное судно Северного флота «Свирь». По Белому морю совершат поход на Соловки, где отметят 60-летие альма-матер, заглянут в Северодвинск.

Поделиться с другими!
Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям!
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта