Зимний ремонт «Вологды»

Он проходил в Лайском доке во второй год войны

В предвоенный сороковой год после окончания семилетки я поступил учиться в Архангельскую школу морского ученичества, так называемую АШМУ, которая буквально через год была переименована в ремесленное училище № 2. Располагалась эта школа в Соломбале.

Первую производственную практику я прошел на пароходе «Лахта» с апреля по ноябрь сорок первого, выполнял обязанности машиниста 2-го класса. Первое время войны мы ходили в Мурманск, Кандалакшу, Нарьян-Мар и на Новую Землю без конвоя, а позже - уже в сопровождении эсминца и вооруженных бывших тральщиков.

В начале февраля 1942 года нас направили на производственную практику. Распределение мы получали в отделе кадров Северного морского пароходства. Я и еще один мой товарищ были направлены машинистами на грузо-пассажирский пароход «Вологда», который стоял в доке на реке Лая.

Зимой в Лайский Док из Архангельска можно было попасть только по «пешеходной дороге», которая пролегала через Двину и поселения на ее левом берегу - Цигломень и Глинники. Из пароходства, а здание его располагалось прямо на берегу Двины, мы отправились к месту работы. Добрались уже в сумерках. Поселок был небольшим, около десятка или даже меньше двухэтажных деревянных домов, одноэтажные бараки и частные домики. Все это на берегу, близ дока, и ни одной прямой улицы!

Мы нашли двухэтажный деревянный дом, где, как нам пояснили, находилось «начальство с «Вологды». В небольшой комнате с канцелярскими столами действительно сидели двое мужчин из экипажа - старший и второй механик. Стармех, прочитав наши направления, сказал, что машинистами нас он принять не может, а только кочегарами. В противном случае, нам нужно было бы возвращаться, а это 20 километров по ночной зимней дороге, да еще и с голодными животами, и мы согласились. Похоже, стармех отлично понимал безвыходность нашего положения, когда ставил нас перед выбором.

Мы получили талончики на ужин в столовой и справку, чтоб нас поставили на довольствие и направили в общежитие. Оно находилось в другом двухэтажном доме, и тоже на втором этаже.

Что представляло собой общежитие в те времена? Большое помещение, вдоль стен которого стояли железные кровати с тумбочками (кроватей, к слову, было около трех десятков), длинный деревянный стол посередине, у стола, - скамьи, раздевалка размещалась тоже в большой комнате, для рабочей одежды имелись сушилки, стоял титан для кипячения воды.

Столовая располагалась недалеко от общежития, в одноэтажном бараке у самого входа на территорию завода. Рабочим здесь полагалось 800 граммов хлеба в сутки, на ужин приходилось 250 граммов, немного какой-то каши и чай. По голодному военному времени довольно сносно.

В качестве спецодежды каждый получил засаленную робу, фуфайку и ватные брюки. Поскольку определили нас кочегарами, то и направили в бригаду по чистке котлов.

На «Вологде» было два топочных котла. Мы забирались в котел и специальными лопатками и стальными щетками чистили дымогарные трубки, на которых во время эксплуатации образовывалась накипь. В емкости котла при этом стояло густое облако пыли, к тому же, было холодно от промерзшего настила. Время от времени мы вылезали из котла, чтобы подышать свежим воздухом и «погреться». «Вологда» стояла в открытом доке и, естественно, никакое мартовское солнце не могло нас обогреть. Работу мы заканчивали в пять часов вечера, шли в общежитие, смывали грязь, промывали, прочищали нос, не ведая, сколько пыли осело в наших легких, шли на ужин и спать. Ни о каких развлечениях не могло быть и речи, мечтали - только бы выспаться.

По субботам я ходил домой, в Соломбалу. Добирался я только к полуночи, утром шел в баню, а после полудня отправлялся в обратный путь.

Дорога пролегала сначала к Вознесенью, оттуда через Двину на Глинники, ориентиром при этом для всех служили две трубы местных заводиков. В марте на лед Лаи обычно укладывались деревянные мостки.

Позже мы узнали, что от Цигломени до вокзала на левом берегу вечером, в девять часов, отправляется дежурка. Несколько раз я ездил на ней, но домой добирался все равно к полуночи.

В конце марта мы закончили чистку котлов, и меня назначили на другую грязную, но не пыльную работу - чистить льяла в машинном отделении. Сюда стекала с машинной палубы грязь, масло, вода ото всех механизмов. Когда пароход на плаву, эту грязь откачивают специальным насосом, а вот на стоянке зимой она скапливается в льялах. Грязь я вычерпывал и выносил ведрами, стенки протирал ветошью. Потом ветошь кончилась, и я позвал механика. Тот спустился в машинное отделение, но в темноте шагнул в грязь, которую я не успел еще зачистить и вынести. Механик чуть ли не с кулаками набросился на меня, обзывая лентяем, вредителем, провокатором, срывающим ремонт судна.

Вечером меня вызвал стармех и подал мою расчетную книжку, на развороте которой была написана «резолюция», что я... разлагаю дисциплину, устраиваю инциденты, не выполняю распоряжения, саботирую работу и т.д. Прочитав такое, я понял, что меня теперь непременно будут судить. Если за простое опоздание на 20 минут в то время давали год или даже два года лагерей, то мне «светит» лет 5 провести на Колыме. А ведь мне было всего 16 лет.

Утром я зашел в столовую, получил свой паек и отправился не в пароходство, куда меня отослал механик, а в свое училище. Здесь я считался примерным учеником, по всем предметам имел отличные и хорошие оценки, а по первой производственной практике, которую провел на пароходе «Лахта», хороший отзыв.

Наш завуч, запомнил я только его фамилию - Иванов, прочитав в книжке «характеристику» и выслушав мой рассказ, повел меня к директору, а там я еще раз давал объяснения. В этот же день по училищу издали приказ, которым меня отзывали из пароходства и назначили помощником мастера по судоремонту. На следующий же день с группой первокурсников я отправился на рефулер «Кампини», который стоял в гавани «Красной кузницы». Здесь мы работали на ремонте механизмов и арматуры вплоть до открытия навигации 1942 года.

Уж и не помню, сколько времени ждал я грозного вызова из пароходства, но так его и не дождался, хотя, как потом выяснилось, механик и туда отослал на меня рапорт. Все как-то обошлось. В 1943-м навигацию я отходил на пароходе «Унжа». Нужно сказать, окончание навигации сложилось очень неудачно. В ноябре судно выбросило ураганом на берег в районе Амдермы. Экипаж с борта сняли и отправили в Архангельск. Здесь команда «Унжи» получила назначения на другие пароходы, а я, подав заявление, добровольно ушел в армию.

Что дальше? Воевал, дошел до Берлина. И всю жизнь вспоминал и вспоминаю зиму сорок второго года в Лайском Доке. Ведь если бы не человеческое отношение руководителей училища, моя судьба могла бы сложиться совсем по-другому.

Поделиться с другими!
Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям!
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта