Жизнь под оккупантами

Северодвинец Павел Андреевич Шипов большую часть своей жизни отдал морской профессии

И тогда, когда служил на кораблях Северного флота - было это сразу после войны, и потом, когда, демобилизовавшись, пришел на молотовский завод № 402, а затем не один десяток лет отходил в сдаточных командах. Сегодня Павел Андреевич на заслуженном отдыхе. Сегодняшний его рассказ - о событиях шестидесятилетней давности. И хотя его нельзя причислить к «морским воспоминаниям», думается, он будет интересен нашим читателям.

том, что началась война, я узнал уже во второй половине дня 22 июня. Председатель колхоза, а им была женщина - Анастасия Викторовна, сказала, что Германия бомбила наши города. Многие тогда ее слова всерьез и не приняли, думали, будет примерно, как в финскую кампанию, то есть обойдется малой кровью. Но уже в ближайшее время молодых ребят стали призывать в Красную Армию, в армию забирали и лошадей, и солдатские тачанки, которые до этого хранились в колхозах в разобранном виде.

А уже в середине июля мы стали свидетелями, как на запад через нашу деревню проходили народные ополченцы из Москвы. Бойцы и командиры шли пешком от Волоколамска, это примерно в сорока километрах от нас. Бойцы были уставшие, у некоторых даже не было оружия либо имелись учебные винтовки. В колхозе снарядили несколько подвод для тех, кто уже не мог идти, так и повезли их на фронт.

В июле в наших местах стали создавать истребительные батальоны. Зачисляли туда молодых людей до 1926 года рождения включительно. Мы, пацаны, тоже просились в отряд, и после долгих уговоров некоторых из нас взяли. Штаб батальона размещался в сельском клубе. На дежурство мы заступали на сутки, вместе со взрослыми мужиками мы дежурили на перекрестках дорог, проверяли линию связи до соседнего села, задерживали тех людей, у которых не было документов. Позже в истребительный батальон набрали и девушек, их учили быть санитарками. С началом войны у всех мужиков отобрали личные охотничьи ружья, ими вооружили пацанов, а мужчинам выдали настоящие винтовки с патронами. Истребительный батальон просуществовал до начала октября, а потом все вооружение и боеприпасы мы сдали в военкомат.

Примерно с 22 июля начали пролетать немецкие самолеты, которые бомбили Москву. Столица находилась от нас в 150 километрах. Каждый вечер небо гудело. Немцы летали организованно, но к утру возвращались заметно меньшим числом и поредевшим строем.

Работы в колхозе шли напряженно, был покос, потом убирали хлеб. По сообщениям мы понимали, что фашисты приближаются, - 16 июля был взят Смоленск. Хотя потом он переходил из рук в руки. Ученикам 5-7 классов сказали, что занятия начнутся с 15 сентября. Всех нас послали на уборку зерновых и картофеля.

Мимо деревни проходили наши отступающие от Вязьмы части. Бойцы были крайне измождены. Фронт приближался, и с 13 октября в Московской области появились первые оккупанты. В колхозах к этому времени уже успели убрать урожай и посеять озимые. Ученики 5-7 классов, в общем-то, и не начинали учиться.

Нашу местность фашисты заняли, можно сказать, без боя. Их части сначала проходили километрах в пяти севернее и в 11 километрах южнее нас. Но дней через десять нагрянули и к нам. Они принялись отбирать скот и домашнюю птицу, хлеб. Старостой деревни они назначили сына раскулаченного крестьянина, а в помощники ему назначили бывшего дезертира из Красной Армии.

С наступлением зимы они принялись посылать селян на расчистку снега, а мужиков, которые умели валять валенки, стали заставлять делать валенки для немецких офицеров. Мой дед пошел как-то за водой к колодцу, а немец приметил его валенки, заставил их снять и забрал себе, а дед босиком пришел домой.

Видели мы и наших военнопленных. Немцы заставляли их расчищать снег, пилить деревья и таскать их для ограждения дорог. Фашисты торжествовали, мол, Москве скоро конец, и у нас тоже закрадывались сомнения, - устоит ли столица, ведь мы видели, какими изнуренными были наши отступающие войска - никакого сравнения с немцами.

Хорошо помню такой случай. Как-то немец принес матери стирать свое белье. Мать ему сказала, что у нее нет мыла. Тогда фашист стал искать мыло, достал ящик из нашего комода и, переворошив его, вдруг вытащил книжку с репродукциями портретов Ленина и Сталина, а между страницами ее был еще сложен... мой пионерский галстук. Немец схватил меня и заорал: «Коммунист!» Мать бросилась к нему в ноги и умоляла пощадить. Тогда все обошлось: немец забрал себе белье из чемодана и ушел.

О начале декабрьского контрнаступления мы ничего не знали. 19 декабря в деревню пригнали примерно полторы тысячи наших военнопленных, разместили на ночь в нежилых домах, без оконных стекол. Колхозники варили картошку, кто сколько мог, и кормили ею пленных. В домах, где их разместили, немцы сделали для вареной картошки большие деревянные ящики, а уже оттуда выдавали по 3-4 штуки пленным. Отночевали, а утром поднялась сильная метель. Охранники замерзли и покинули посты. Наши пленные этим воспользовались и стали убегать в соседние деревни или же в лес. Беглецов было примерно 400-500 человек. Остальных угнали затем на запад.

Отступление немцев мы почувствовали только после нового года. Под Волоколамском они задержались, но потом стали отступать, проходя и через нашу деревню. Опять начался грабеж. В один только день с помощью старосты они увели у колхозников тридцать коров, причем заставили сельчан самих гнать скот на запад. Мы ждали освобождения, иногда до нас доносилась артиллерийская канонада. Отступая, немцы подожгли соседнюю деревню Журавлиху, сгорело 12 домов. Нам, слава Богу, повезло: наши дома поджечь не успели. Потом началась стрельба из орудий, и немцы просто бежали бегом на запад. Такова была картина их отступления.

Часов в шесть-семь утра у нас появились наши разведчики в белых маскхалатах и на лыжах. Немцев в деревне не было, и уже в 9-10 часов появились наши части Сибирской дивизии генерала Белобородова. Это были не только хорошо вооруженные бойцы, но и хорошо экипированные - в валенках, ватных брюках, телогрейках, полушубках. И военной техники тоже было очень много. Были и «катюши», правда, их зачехлили, и у каждой машины поставили часового.

В целом немцев тогда отбросили на границу Московской и Смоленской областей - это в 12-15 километрах от нас. После освобождения в деревне сразу же восстановили колхоз. Заставили селян сдать в колхоз часть зерновых семян, картофель на посев. Организовали и учебу для школьников в две смены в сельском детсаде. Хотя потом нам эту учебу «не засчитали», то есть мы учились для того, чтобы не забыть уже пройденное.

В деревне разместился погранполк со всеми своими службами. Немцы охотились за нашими пограничниками и сильно вредили всем нам. Несколько раз они бомбили деревню. Первый раз это сделали в марте, а потом уже бомбили летом. Были жертвы. Однажды загорелось хлебное поле колхоза. Чтобы потушить его, пришлось мобилизовать все силы.

Время шло, наступала осень. Самый трагический день в нашей деревне - 19 сентября 1942 года. Немцы бомбили нас одиннадцать раз, убили 18 человек - половина из них гражданские, разрушили некоторые постройки, несколько лошадей погибли. Наш дом пострадал тоже, бомба упала в трех метрах от него, осколками убило мою двухлетнюю сестренку.

После этого случая нас, жителей деревни, стали эвакуировать на восток, за 11 километров. Наши войска уже готовили наступление на Смоленск. Подводу с лошадьми селянам давали только на один день, поэтому часть имущества, скарба нам пришлось нести, тащить на себе. В конце концов поселились мы в деревне Канаево - по две семьи в одном доме. Там новую зиму в тесноте и прожили. Местная школа в том селе работала в три смены, учились мы при свете керосиновых ламп.

Вернуться в родную деревню довелось только после того, как фронт ушел далеко на запад. Вся наша эвакуированная деревня разом поднялась и без всякого уведомления властей двинулась к родным очагам.

Поделиться с другими!
Понравилась статья? Порекомендуй ее друзьям!
Вернуться к содержанию номера :: Вернуться на главную страницу сайта